Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны

– Действительно, у меня рубахи-то из сестрина полотна. Сестра Василиса сама в деревне ткала.

– Ну, вот видишь… А в таких-то рубахах ты настоящей даме будешь и не под кадрель. Потом юбки тебе надо, потом пеньюар надо.

– Как ты сказала?

– Пенюар.

– А это что такое – пеньюар?

– Капот такой распашной, в котором ты можешь без стесненьев по утрам быть. Ты вот теперь вся на застежках, и тебе тягостно, а тогда будет у тебя все врознь… И пеньюаров надо три: два летних с кружевами и один зимний из какого-нибудь кашемиру, а то из шали…

– А ты, милушка, расскажи портнихе какие мне пенуары надо, – упрашивала Акулина. – Я портниху призову, а ты и расскажи.

– Да, конечно же, расскажу.

– Ну, то-то… А я тебе за это хорошенькой матерьицы на платье у Трифона Ивановича вымотаю. Пенуары-то эти, поди, дорого будут стоить?

– Какие закажешь, из какой материи.

– Нет, я к тому, что, может быть, они дорого стоят, так что сто рублей, которые я от Трифона Ивановича через невры получу…

– Да зачем тебе будет сто-то рублей тратить? Ты просто скажи, чтобы портниха подала Трифону Ивановичу счет… А сто рублей не тронь, сто рублей в чулок.

– Кроме ста рублей? Милушка, да он не заплатит.

– Невры… С неврами все заплатит.

– Да неужто?!

– А вот попробуй. Ты дура и при своей красоте силы своей не понимаешь. Деньги ты должна прятать на черный день. Ну вдруг он у тебя умирает? Вот ты и с деньгами. Вы тогда с мужем на эти деньги и кабак в деревне открыть можете, и трактир, и постоялый двор.

– Нет, нет, милушка, с мужем я не хочу… Муж отнимет и прогуляет.

– Ну, про себя деньги береги. Да я бы еще и не то на твоем месте сделала, – сказала Катерина.

– А что такое? Скажи, милушка… – заинтересовалась Акулина.

– А то, что когда ты от Трифона Ивановича хорошенько пооперишься по мелочам, то прямо приступай к нему насчет дома…

– Насчет какого дома?

– Насчет дома на Петербургской стороне или на Выборгской…

– То есть как это?

– Очень просто: чтоб купил на твое имя дом. Ты начни с ним тихо, благородно и вразумительно. Спервоначалу приласкайся к нему хорошенечко, а когда он растает, то и начни вразумительно: «Так, мол, и так, Трифон Иваныч, все люди смертны, а я вас ужасти как люблю… Теперь я при вас сыта, обута, одета и в неге живу, а умрете вы, так с чем я останусь? Ведь я, мол, тогда должна простирать руку помощи и просить у проходящих, потому ваши племянники не станут меня поить, кормить и в неге содержать. Так ежели вы, мол, меня скоропалительно любите, то купите дом на мое имя, чтобы я получила с него доход на пропитание и вас на молитвах своих поминала, как отца и благодетеля. Не покиньте меня, сироту».

– Что ты, что ты! Не купит он дома… – перебила Катерину Акулина.

– Невры пусти… С неврами он все купит.

– Милушка, и с неврами не купит.

– Купит. Не приставай только обо всем сразу. Ты полегоньку… Сначала деньги, потом часы с цепочкой… Потом проси, чтоб портнихе по счету заплатил, а после всего этого уж и к дому приступай.

– Ой, душечка, не купит!

– Не купит с одного раза, так поработать надо. Не раз, не два невры припустить, а раз пять, шесть. Чего его тебе жалеть-то? Дошкуривай каждый день целую неделю, да и шабаш. Чуть он к тебе с улыбкой подойдет – ты сейчас ему: «Ах, оставьте меня, пожалуйста». Он еще – ты взвизгни благим матом и упади в обморок.

– На пол? Да ведь я расшибиться могу.

– Зачем же на пол? Падай на диван, на кровать, в кресло.

Акулина улыбалась и говорила:

– Дом-то ведь хорошо бы… Жила бы я тогда да жила в своем доме. И под старость бы он мне остался, этот самый дом…

– Еще бы.

– Ах, твоими бы устами, Катеринушка, да мед пить!

– Будешь вести дело умеючи, так и не дом от старика заполучишь.

– А что же еще, душечка?

– Духовное завещание старик может тебе подписать. Дескать, завещаю, что все после моей смерти ей, Акулине… крестьянке такой-то, Акулине такой-то.

– Что ты, милушка! Да разве это можно?

Акулина даже ужаснулась.

– Сумей только сделать, чтобы старик без тебя дыхнуть не мог – и поверь, что на твое имя будет у него сделана духовная.

– Чтобы и лавки, и деньги – все мне?

– Да, тебе. Чего ты головой-то трясешь? Сделает, ежели сродственников своих возненавидит. А ты потрафляй так, чтобы он сродственников своих возненавидел.

– Не сумею я этого, милушка, сделать.

– Ты не сумеешь, так я помогу. Я-то на что при тебе?.. Эх, ежели мне твою красоту да какого Трифона Ивановича, так уж у меня давно бы вдесятеро против твоих подарков от него было!

Акулина слушала и как бы ошалевала от всего того, что она слышала.

– Дом, дом… – твердила она.

– Да, дом, – отвечала Катерина. – Сначала дом, а потом духовную, что, дескать, все мои капиталы и лавки, все имущество…

– И неужто все это можно через невры?

– Ну, при этом невры неврами, а кроме того, и ум нужен, потому тут следует действовать осторожно.

– Ума-то вот у меня… Разве уж потом нагуляю.

– Водись с умными людьми, слушайся умных советов.

– Милушка, да я всегда готова… Что ты научишь, то я и сделаю. Ты вот говоришь, что надо прежде всего под сто рублей невры припустить – ну, я и припущу. Завтра же припущу, – сказала Акулина.