Сашенька

Гидеон, мужчина уже не первой молодости, но все еще сильный и энергичный, остался таким же бесстыдником, как и двадцать лет назад. На нем была простая рубаха и голубой французский берет — подарок, как он утверждал, его приятеля Пикассо.

Или Хемингуэя? Казалось, кого только не знал Гидеон — балерин, летчиков, актеров, писателей. Сашенька рассчитывала, что дядя приведет эту богему сегодня к ним на дачу.

Дядя Мендель, весь изжарившийся в теплом костюме и галстуке, прибыл точно в назначенный час со своей женой Наташей и дочерью-красавицей Леной, студенткой, которая унаследовала от матери раскосые глаза и смуглую кожу.

Мендель тут же принялся обсуждать с Ваней внешнюю политику.

— Японцы лезут в драку… — начал он.

— Пожалуйста, хватит о политике, — попросила Лена, топнув ножкой.

— А больше я не знаю, о чем говорить, милая, — запротестовал отец своим звучным баритоном.

— Вот именно! — выкрикнула дочь.

Вскоре на подъездной аллее было не проехать от ЗИСов, «бьюиков» и «линкольнов», которые пытались припарковаться на обочине. Сашенька попросила Разума навести порядок. Разум, пьяный в стельку, стал кричать, показывать, куда встать, стучать кулаком по крышам автомобилей, но закончилось все тем, что он угостил остальных шоферов пивом и они организовали собственный пикник у ворот. К Сашенькиному изумлению, от вмешательства Разума стало еще хуже.

Пьяный Разум был особенностью всех приемов Палицыных.

Сашенька пригласила гостей к столу.

Гости наполнили тарелки закусками, которыми был щедро уставлен стол: пирожки, блины, копченая сельдь и осетр, говяжьи котлеты.

Пили водку, коньяк, крымское шампанское. Роль хозяйки непроста, но Сашеньке нравилось, особенно после знакомства с новыми приятелями Гидеона, людьми искусства.

— Значит, это твоя племянница, Гидеон? — спросил Леонид Утесов, не выпуская Сашенькину руку из своей ладони. — Какая красавица! Я очарован. Может, сбежите от своего супруга и поедете со мной на гастроли на Дальний Восток? Нет? Она мне отказывает, Гидеон. Что же мне делать?

— Мы любим ваши песни, — сказала Сашенька, наслаждаясь мужским вниманием и радуясь, что надела такое красивое летнее платье. — Ваня, поставь пластинку Утесова!

— Зачем же играть музыку? — воскликнул Гидеон. — Когда ты можешь сама с ним играть!

— Дядя, ведите себя прилично, а не то будете мыть посуду, — пригрозила Сашенька, в изумлении тряся своей коротко стриженной головкой.

— Вместе с Каролиной? — взревел он. — Почему бы и нет? С превеликим удовольствием!

Ваня попросил тишины и поднял тост за Первомай и за «родного товарища Сталина».

Сгущались сумерки, Утесов начал наигрывать на пианино, к нему присоединился Цфасман. Вскоре они вместе запели одесскую тюремную песню. Дядя Гидеон аккомпанировал им на баяне. Пианист из Художественного театра играл на пианино, а Исаак Бабель, крепкий малый со смешливыми глазами за стеклами очков и озорными усами, вздернутыми над широким ртом, склонился у инструмента и наблюдал за игрой.

Гидеон утверждал, что где Бабель, там и веселье. Сашенька обожала его «Конармию», его взгляд на вещи.

— Бабель — это наш Мопассан, — сказала она Ване, когда супруг подошел к ним; он лишь пожал плечами и вернулся к себе в кабинет. Сашенька с Карло на руках стояла подле музыкантов и подпевала, а мужчины делали вид, что поют лишь для нее. Снегурочка в танце кружилась по комнате, в нарядном розовом платье, со своей неизменной подушечкой. Пока над дачей лилась воровская песня, Сашенькины гости — писатели в мешковатых льняных костюмах, усатые партийные деятели в белых гимнастерках, кепках и широких брюках, летчик в форме (один из «сталинских орлов»), актрисы, благоухающие французскими духами, в платьях с низким декольте а-ля Скиапарелли[10] — вели неспешные беседы, пели, курили, флиртовали.

Первомай начался парадом на Красной площади, а закончился попойкой на советский лад, с верхов общества до низов. Где-то даже сам товарищ Сталин с товарищами из правительства поднимал тост за революцию. Ваня как-то рассказывал Сашеньке, что за Мавзолеем есть небольшая комната, где стоит выпивка и закуска, потом все едут к маршалу Ворошилову, а потом — пировать на одну из подмосковных дач.

От шампанского немного кружилась голова, Сашенька, чуть покачиваясь от выпитого, побродила по саду, полежала в гамаке, натянутом между двумя сучковатыми яблонями.

Она сама подпевала льющимся песням, наблюдая за детьми.

— Сашенька, — позвала Каролина. — Может, детям пора спать? Карло уже устал. Он еще слишком мал.

Сашенька посмотрела на Карло — он в голубой пижаме с нарисованными советскими самолетами сидел в кресле и дремал под музыку. Дядя Гидеон аккомпанировал Снегурочке на баяне и кричал:

— Браво, Подушечка! Ура!

— Моя подушечка, подушечка, подушечка танцует с дядей-душечкой, душечкой, душечкой, — пела малышка, погрузившись в собственный мир. — Трампам-пам, трам-пам-пам!

— Спасибо, Каролина, — ответила Сашенька. — Пусть Карло еще побудет. Детям так весело.