Сашенька

— И? Не заставляй меня открывать ящик стола, где лежат дубинки, чтобы превратить твой жидовский нос в кровавое месиво. Я люблю вольную борьбу — так мы это здесь называем. Признавайся в своих преступных и аморальных деяниях — вот тогда я тебя и пальцем не трону. Рассказывай все про свои грязные делишки в номере 403 гостиницы «Метрополь».

— Что-о? — воскликнул Беня. Значит, его арестовали из-за любовной связи с Сашенькой? Гидеон предупреждал, чтобы он не связывался с женой чекиста. Но дело не могло принять настолько серьезный оборот, ведь не могло? Вероятно, его освободят или отправят в ссылку, подальше от Москвы — по крайней мере, он останется жив. Но Сашеньку надо защитить!

— Да-да, — ответил Родос, потрясая пухлой папкой.

— Нам известно все, вплоть до самых омерзительных деталей.

— Я понял. За всем стоит ее муж. Но она ни в чем не виновата, уверяю. Она не сделала ничего противозаконного. Она честный коммунист. — Беня вгляделся в лицо Родоса, но тщетно, с таким же успехом можно смотреть на кусок мяса.

— А кто утверждает обратное?

— Значит, ей ничего не грозит?

— Эта информация не подлежит разглашению, обвиняемый Гольден. Просто признайтесь, с чего все началось…

Беня молил лишь о том, чтобы Сашенька ни о чем не узнала. Может, она снова станет хорошей женой, какой была все эти годы. Пусть думает, что Беню арестовали как троцкиста, шпиона, пусть презирает его и забудет. Пусть продолжает жить в роскоши, служа делу партии. 

Когда пришли его арестовывать, он вовсе не удивился. Он был так счастлив эти две недели с Сашенькой, но не верил, что это может длиться вечно, хотя и знал, что Сашенька — любовь всей его жизни.

Это была любовь, которая случается лишь однажды.

Когда его везли в тюрьму, он смотрел на проносящиеся мимо московские улицы, глаза блестели от слез. Светало, город пробуждался: грузовики собирали мусор, вахтеры посыпали песком ступеньки, дворничихи сметали рваные газеты, мужчина в комбинезоне перевернул бидон с молоком. Но красные звезды Кремля, которые освещали «их» номер в «Метрополе», принадлежали только им с Сашенькой. Сейчас его подвергнут настоящей пытке, разорвут на кусочки, тело его остынет.

Сашенька будет в безопасности, эта удивительная женщина, которую он любил. Никто никогда не узнает, что было в их сердцах, сколько бы их ни били. То, что Сашенька не попала в тюрьму, как и его собственный ребенок, означало, что он будет продолжать жить, пока жива она. Она никогда не говорила, что любит его, но он надеялся, что это так… Почему он не может услышать «да», когда его впереди ждут такие муки?

Она заставляет его ждать своего ответа, возможно, целую вечность, возможно, уже в другом мире.

Сейчас он задавался вопросом: что он должен говорить? Как защитить Сашеньку? Или она не нуждается в защите? Что сказано по этому поводу в его «Пролетарском справочнике правил поведения во время адюльтера»? Он вспомнил, как они с Сашенькой смеялись над «Справочником».

— Разоружайся и давай признавайся! — закричал Родос. Внезапно он выдвинул один из ящиков стола и два раза ударил Беню по лицу черной резиновой дубинкой.

Беня упал на пол, из рассеченной щеки на выскобленный бетон хлынула кровь. Родос без передышки, сапогами разбил Бенин нос — кровь брызнула фонтаном, резиновая дубинка «ходила» по лицу, почкам, паху и снова по лицу.

— Сашенька! — застонал он, с каждым ударом понимая, что Сашенька не на свободе, что она где-то здесь, недалеко, и тоже страдает — вот это совершенно его добило. — Я люблю тебя! Где ты?

43

— Петр Саган, жандармский ротмистр, — отрекомендовался старый зэк очень вежливым, аристократическим тоном. — Смотрите, она просто поражена.

Сашенька хватала ртом воздух. Значит, он не умер на улицах Петрограда? Ее сердце учащенно забилось, внутри все съежилось.

— Откуда вы ее знаете? — спросил Могильчук.

— Я когда-то был в нее влюблен.

— Вы состояли с ней в половой связи?

— Да.

— Ложь! — выкрикнула Сашенька, мысленно возвращаясь к их романтической, но целомудренной поездке на санях, а потом к печальной ночи, когда Саган пытался ее изнасиловать.

— Тихо, иначе вас выведут из кабинета, — предупредил Могильчук. — Через минуту вам дадут слово.

— Она была девственницей?

— Да, она стала моей любовницей, я занимался с ней немыслимым развратом. Я также дал ей попробовать кокаин — притворился, что принимаю лекарство.

— Ничего подобного! — закричала Сашенька. — Это не Петр Саган. Я не узнаю этого человека. Он обманщик.

— Не обращайте внимания, заключенный. Продолжайте. Вас связывала работа?

— Она была моим провокатором.

— Когда вы завербовали ее в охранку?

— Осенью 1916 года. Мы арестовали ее как большевичку. Я завербовал ее в «Крестах». Потом мы встречались на конспиративных квартирах, в номерах гостиниц, где она предавала своих товарищей.

— Это неправда. Вы знаете, что это ложь! Кто бы вы ни были, вы лжете! — Сашенька встала. Унизанные кольцами руки Кобулова тяжело опустились ей на плечи, принуждая ее сесть на место. По спине пробежал холодок, Сашенька задрожала.

— Она вербовала для вас других агентов, активистов повыше рангом?

— Да-да.

— Кого именно?