Сашенька

Швейцар вытянулся по струнке, когда Сашенька приехала на работу; секретарша Галя, увидев ее, покраснела; Клавдия сидела за своим столом и даже не взглянула на нее. Все уже знали, что Сашенька больше не живой человек. Она бывшийчеловек, даже хуже, — она жена врага народа: всем каким-то непостижимым образом стало известно, что Ваня сидит в подвалах Лубянки и Беня Гольден тоже, ее новый автор, с которым она познакомилась на даче на майские, с которым выходила из кабинета, с которым ее видели гуляющей под ручку…

Сашенька опустилась за стол. Никто не входил. Она целый день провела в своем кабинете, лишь спустилась в столовую на обед, где в одиночестве съела борщ. Она читала гранки, но не могла сосредоточиться.

Она знала многих друзей и товарищей, над которыми сгущались тучи, но они продолжали работать, как будто ничего не произошло, — и выжили. Тот же дядя Гидеон, например. Держи себя в руках, и ты спасешь детей.

Вечером она вернулась домой.

Высокие потолки, начищенный до блеска паркет, лепнина на стенах, мебель из карельской сосны, зеленые лампы с массивными бронзовыми подставками — все это было из ее прошлой жизни с детьми. Сейчас она ненавидела эту квартиру. В ней было неестественно тихо.

Сашеньке захотелось заглянуть в детскую. Не мучь себя. Ты сломаешься, сойдешь с ума. Но одним глазком?

Отбросив сумочку, скинув пальто, она поспешила по коридору, бросилась на кровати, вдохнула запах детских подушек, сначала Снегурочкиной, потом Карло. Наконец-то она смогла дать волю слезам. Она подражала их голосам и разговаривала с их фотографиями. Потом она сожгла фотографии детей, все до единой, и их метрики. Снегурочка оставила почти все свои подушки, а Карло оставил почти всю армию кроликов. Сашенька положила детские вещи к себе в постель — компания для бессонной ночи, которая ждала ее впереди.

А пока она собрала чемодан: зубную щетку, теплую одежду, белье — взяла только самое лучше, почему бы и нет? 

* * *  

Назавтра она, прихватив сумку, опять пошла на работу.

И послезавтра. И послепослезавтра. От постоянного напряжения она заболела. В горле першило, не было сил даже поесть. Ночами она думала о Ване и детях.

Где они сейчас? Трое суток в дороге: они уже в новых семьях? Или мерзнут на каком-то вокзале, голодные и брошенные? Она постоянно вслух разговаривала с детьми, как сумасшедшая.

Ночью ей снился Беня Гольден. Она просыпалась от сожаления, вины и отвращения, и самое ужасное — от лихорадочного возбуждения. Она неожиданно возненавидела его.

Она бы задушила его собственными руками, выцарапала бы ему глаза: неужели это он всему виной, он, с его самодовольным вызовом, отказом писать и явным интересом к органам; неужели из-за его знаменитых парижских и мадридских друзей, неужели из-за его связей ее расстреляют и заберут детей? Да, она любила его, он подарил ей ни с чем несравнимое счастье, но сейчас, по сравнению с материнской любовью, все казалось тленом! 

* * *

На третий день она заметила, что у охранников изменился взгляд. Когда она поздоровалась с вахтером, он возвел глаза к окнам ее квартиры, и Сашенька поняла, что сейчас произойдет. Она остановилась на лестнице, вздохнув почти с облегчением: неизвестности пришел конец.

Когда она вошла в квартиру, сразу увидела, что с двери кабинета сорвана печать, пахло гвоздикой. Она миновала «красный уголок» и прошла в гостиную: на столе стояли тарелки с недоеденными яствами. На диване прямо в сапогах лежал огромный мужчина в сшитой на заказ форме НКВД. Высокие сапоги скрипнули, гость встал и широко улыбнулся Сашеньке.

У него была смуглая лоснящаяся кожа, кудрявые волосы, а на толстых коричневых пальцах — разноцветные колечки. Его одеколон с запахом гвоздики был настолько едким, что Сашенька почувствовала его вкус на языке. Мужчина был не один. Усмехаясь и пошатываясь (наверное, пьяные), поднялись еще двое чекистов.

На Сашеньке было розовое летнее платье. Она недавно подстриглась, немного завила челку по новой моде, лицо припудрено, губы подкрашены. Она гордо выпрямилась.

— Товарищи, извините за задержку! Вы давно ждете? Я Сашенька Цейтлина-Палицына, которую Ленин называл «товарищ Песец».

— Что ж, товарищ, приятно познакомиться, — заметил комиссар госбезопасности второго ранга, заместитель наркома внутренних дел Богдан Кобулов по прозвищу Бык. — Вы знаете, что товарищ Берия очень вам симпатизирует?

Сашенька глубоко вздохнула, ноздри у нее затрепетали, серые глаза сузились.

— Я ожидала вас с минуты на минуту. Я почти рада…

— Теперь я понимаю, почему товарищ Берия так высоко вас ценит, — заметил Кобулов.

Как у многих слишком полных людей, у Кобулова был высокий голос; Сашеньке это было противно. Она думала о своих детях, которые были уже далеко, — прошло ведь уже трое суток. Она знала, что каждое мгновение может стать последним, но помнила, что должна делать. Она спокойно достала сигарету, держа ее как в кино. Кобулов наклонился и своими дрожащими руками, унизанными кольцами, дал ей прикурить. Она ощутила запах его жирной кожи и гвоздики.