Саша Чекалин

— Работать не буду… Здоровье не позволяет. — И демонстративно выложил на стол свой комсомольский билет.

Секретарь райкома комсомола Чернецова удивленно взглянула на Штыкова. Отбирать у него комсомольский билет никто не собирался и никто ни в чем не обвинял его.

— Струсил?.. — резко спросила она.

У Гриши похолодело сердце: «Не знает… — подумал он: — Ничего не знает…»

Опасаясь, что Чернецова станет его расспрашивать, уговаривать, Штыков, еще более сгорбившись, повернулся и пошел к двери, не зная, обижаться ему или радоваться. Так непривычна для него была новая роль. Только выйдя из райкома комсомола, Штыков успокоился. Чернецова права. Обижаться на нее глупо.

«Так нужно… Держись, Гришка!..» — приказал он сам себе, крепко, до боли стиснув зубы.

Теперь, когда пути были отрезаны и Штыков изолировал себя от товарищей, стало еще труднее. В городе узнали о случае в райкоме, но в суматохе военных дней быстро позабыли.

«Ну, а дальше что?..» — спрашивает он сам себя.

Дальше, как его предварительно проинструктировали, — жить в городе и ждать, когда придут немцы.

Самое же главное — он не мог нарушить запрета пойти к Тимофееву. Даже если до Лихвина и не дойдут фашисты — терпеливо ждать, пока не разрешат ему снова стать комсомольцем, снова стать прежним Григорием Штыковым.

Но фронт приближался, и Гриша все более входил в свою роль. Он по-прежнему не жалел, что согласился стать подпольщиком. Наоборот, на каждого здорового, сильного человека, встречавшегося ему в городе, Гриша смотрел с некоторым превосходством и даже с вызовом.

Мысленно он говорил: «Не смотри, что я небольшого роста и грудь у меня впалая, но я сильнее тебя… и для врага я буду страшнее, чем ты».

И это ощущение своей скрытой силы, своего превосходства поднимало Гришу в собственных глазах, заставляло смело глядеть на встречных. Он не сомневался, что выполнит задание и этим совершит подвиг. Как и все в юности, он тоже думал о подвиге и стремился к подвигу.

Фронт приближался… Мать и сестра эвакуировались из города. Мать хотела было остаться, но он уговорил ее уехать к родным в Тулу. Он остался дома один. Одиночество не пугало и не угнетало его. Он ждал…

За несколько дней до эвакуации города Тимофеев встретил Гришу на улице, остановил. Очевидно, он поджидал Штыкова.

— Ну как?.. — спросил он.

— Все в порядке, Дмитрий Павлович… — бодро ответил Гриша, приосаниваясь, и осторожно оглянулся, не идет ли кто близко. Познакомив Гришу с заданием и пожелав ему удачи, Тимофеев пошел своей дорогой, а Гриша вернулся домой. Правила конспирации запрещали длительный разговор…

Другой человек в городе — Якшин тоже готовился, но по-своему. Он тоже стал вопреки своему характеру общительным, разговорчивым и чаще обычного появлялся на улицах города. Составлял он список людей, которых, по его мнению, как только фашисты займут город, следовало бы немедленно изолировать, а некоторых и уничтожить. Придумывая какой-нибудь повод, ходил Якшин по учреждениям, организациям и приглядывался к окружающим. А вечером дома, склонившись над столом, вносил все новые фамилии в свой список. Столь необычная работа воодушевляла, кружила голову. Чувствовал он себя начальником, а весь город находился в его зависимости. Живет человек, а не знает, что он, Якшин, распоряжается его судьбой — внесет в список или сохранит жизнь. Сознание своего превосходства заставляло теперь Якшина высоко поднимать свою голову. Он готовился и тоже ждал.

В первые дни оккупации, прочитав расклеенные на заборах объявления, предлагавшие всем коммунистам и комсомольцам зарегистрироваться в комендатуре гестапо, Гриша решился на очень рискованный шаг — пошел регистрироваться как бывший комсомолец.

В комендатуре Гриша встретился с заведующим городскими банями Якшиным. Тот, нарядившись в старомодное драповое пальто и хромовые сапоги, сидел у двери, очевидно дожидаясь, когда его вызовут. Гриша вежливо поздоровался. Он вообще и раньше со всеми был вежлив. В данном случае он не хотел отступать от своей привычки.

— Какая нужда, молодой человек, привела к нашему начальству? — спросил Якшин, как-то дружески осклабившись.

«Враг… — решил Гриша. — Самый настоящий враг…»

— Насчет работы… — уклончиво ответил он Якшину, продолжая готовить себя к предстоящему разговору с немецкими оккупантами.

— А меня вот вызвали… — Якшин продолжал откровенничать, явно напрашиваясь на такую же взаимность. — Вызвали… А зачем и почему, сам не знаю.

«Врет!.. — подумал Гриша. — Нахально врет. По лицу видно…» Гриша не ошибся. Этот обрюзглый, коренастый человек с лисьими, заискивающими глазами и медоточивым, тихим голосом сразу же внушал к себе недоверие.