Саша Чекалин

Перед свежей могилой, желтевшей сырой глиной, выступали с речами приехавшие из района представители. От бедняков Песковатского сказала речь Надежда Самойловна. Саше запомнились ее первые слова:

— Погиб человек за Советскую власть…

Голос ее звучал гневно, звонко, на щеках горели красные пятна. Кругом толпились люди, много людей, молчаливых, угрюмых.

Прошел месяц. Председателем- сельсовета в Песковатском была выбрана Надежда Самойловна Чекалина.

— Не устоять твоей матери, — говорили Саше на улице Егорушка и Степок, очевидно повторяя слышанный дома разговор. — Малограмотная она.

— Устоит, — отвечал Саша, насупившись, готовый в случае чего и с кулаками вступиться за мать.

Особенно злила его Зинка. Подперев руками бока, она дразнилась:

— Председательшин сынок… Мазай… Мазай…

— Смотри, зубастая! Худо будет, — не выдерживал Саша, показывая ей кулак. Темные глаза его гневно сверкали.

Мазаем в селе звали Сашиного отца за его охотничьи наклонности. Теперь это прозвище, как репей, прилипло и к Саше.

Прочно пристало и к Тоне ее прозвище — Плакса.

Саша хмурился, когда Тоню дразнили такой обидной кличкой.

— Маленькой ее так прозвали дома, — объяснял он Витюшке. — А теперь она не плачет. Нос ей вчера расквасили ребята, и то не заплакала.

Тоня дичилась в компании, помалкивая и держась в сторонке, но охотно водилась с Сашей. Тем более что ее отец, пастух, горой стоял за Надежду Самойловну, первым поддерживая ее на собраниях.

— На Шуркиной матери колхоз держится, — поясняла Тоня девочкам, широко раскрыв голубые глаза и разрумяниваясь. При этом две круглые ямочки проступали у нее на пухлых щеках.

Саша заметно отличал ее от других девчонок.

— Хочешь черемушки? — предлагал он Тоне, когда они оставались вдвоем.

Тоня морщилась.

— Терпкая она очень…

Но все же Саша забирался на черемуху и набивал карманы пахучими черными ягодами. Потом вдвоем у погребца рядом с Сашиным домом они устраивали пир. Тоня деловито расставляла на бревнах разноцветные черепки, усаживала своих самодельных кукол, подметала вокруг мусор. Саша выкладывал из кармана черемуху, приносил с огорода стручки гороха, бобов.

— Ешь, — угощал он, — я еще принесу. У нас много…

— Хочешь, добегу до моста? — предлагал он, задорно блестя глазами. — Хочешь, спрыгну вниз?

Стояли они на обрыве поодаль от Сашиного дома. Вниз даже страшно взглянуть. Если поставить друг на друга два телеграфных столба, и то не хватит до того места, где они стоят.

— Что ты! — пугалась Тоня. — Не смей, слышишь! — На острых, как иголочки, черных ресницах ее появлялись слезинки.

Саша, конечно, не прыгнул бы вниз. Не такой он глупец. Просто ему приятно, что Тоня так боится за него, переживает.

Как-то дома во время обеда не сдержанный на язык Витюшка сказал:

— А у Шурки невеста есть… — и съежился, встретив гневный взгляд брата.

— Кто же это? — заинтересовался Павел Николаевич. — Работница-то нам нужна в хозяйстве.

Саша молчал, насупившись. Он только украдкой показал брату кулак.

— Наверно, Тоня, — догадалась Надежда Самойловна. Поставив чугунок с кашей на стол, она с любопытством взглянула на Сашу. — Ну, ешь, жених. А то невеста разлюбит такого худущего.

Хорошо, что отец и мать не стали больше допытываться и сразу же заговорили о другом — о Кирьке Барине, которого курьяновские бабы видели в лесу. Интересно было послушать, но Саша поспешил вылезти из-за стола и скрыться от возможного неприятного разговора подальше.

— Кирька Барин в лесу живет, — сообщил он ребятам на улице.

Поздно вечером Саша проснулся от звона разбитых стекол. На полу валялся кирпич. На дворе надрывались от лая собаки.

— Не запугают, — шептала мать, успокаивая сыновей.

Огня не зажигали, сидели в темноте.

Отец хмуро молчал, затыкая тряпками разбитое окно. В этот вечер были выбиты стекла еще в двух домах, где жили комсомольцы.

Теперь, как только ночью начинали ворчать собаки, отец выходил с охотничьим ружьем на крыльцо, караулил.

Дела в колхозе поначалу шли неважно. Кое-кто из вступивших в колхоз отсиживался до полудня дома, хотя дед Пупырь неустанно трезвонил в буфер, висевший на площади, созывая людей в поле.

Саша слышал, что говорили на селе. Многие в глаза и за глаза ругали председателя сельсовета, как будто во всех неполадках была виновата Надежда Самойловна.

— Тяжело с нашим народом, — жаловалась дома мать. — Ох, как тяжело!..

Но, побывав в городе, возвращалась оттуда бодрая, деловитая.

— Райком партии в обиду меня не даст, — говорила она мужу. И думала — сказать дома или нет, что ей советуют подать заявление в партию.

Через неделю вечером у них снаружи загорелся дом. Саша ложился спать, когда отец, рванув дверь в избу, закричал: «Горим!..» и, схватив в сенях ведра с водой, бросился обратно во двор.

Огонь затушили вовремя. Только слегка обгорела стена сзади двора и часть крыши. Всю ночь семья провела без сна.

— Не запугают, — с горечью, но решительно повторяла мать, — весь колхоз не сожгут, мы не одни.