Саша Чекалин

— Ну и картошечка, разварная — как мак! Не хочешь?

Видя, что Саша молчит, погруженный в свои воспоминания, Люба спрашивает:

— Шурик, что ты больше всего на свете любишь?

— Я все люблю, — уклончиво отвечает Саша.

Люба задорно улыбается, ей хочется развеселить Сашу.

— И девушек любишь? — лукаво спрашивает она, прищурив глаза. — Ну, чего отворачиваешься?

— Ничего я не отворачиваюсь, — хмурится он. — Ты все выдумываешь…

Люба встала, потянулась, машинально заглянула в тусклый осколок зеркала, воткнутого между еловыми сучками стропил на потолке. Отблески пламени осветили ее раскрасневшееся лицо, большие серые глаза, чуть вздернутый нос с черной родинкой, пухлые, яркие губы.

«Сказать ей разве про разговор с Митяем? — подумал Саша. — Как он тогда допытывался!» — кольнуло воспоминание о друге. Саша только тяжело вздохнул.

— Дай мне картошечки, — просит Саша, соблазненный запахом горячей картошки.

Люба, обжигая руки, кладет Саше на блюдечко несколько картофелин.

— Много наложила — не одолеть, — Саша с сомнением качает головой.

Едва притронувшись, он отодвигает блюдечко, морщится.

— Убери, не хочу, — говорит он, завертываясь в одеяло.

Подойдя к печке, Люба подбрасывает в огонь наколотые еловые чурки. Дрова, шипя и потрескивая, разгораются. В землянке становится светлее.

Саша снял со стены висевший на сучке компас, задумчиво повертел его в руках. Этот компас подарила ему Наташа.

— А что, Люба, серьезно мне дали задание идти в Песковатское? — снова спросил он, вспомнив распоряжение Тимофеева.

— Конечно, серьезно. А ты что думаешь? — отрывисто говорит Люба, продолжая чистить картошку.

Саша представляет себе, как он придет к дедушке. Бабушка жарко-прежарко истопит печь, дедушка принесет к чаю медку. Какое блаженство теперь полежать на горячей печке, когда со всех сторон струится тепло…

Люба с кочергой в руках сидит у огня и протяжно напевает:

Орленок, орленок, взлети выше солнца
И степи с высот огляди!..

— У нас в деревне у ребят игра была в «гражданскую войну», — тихо говорит Саша. — Помню, если запоют «Орленка» — значит, меня на улицу вызывают. Мой пароль был. Люблю я эту песню.

Люба задумывается. Налив в жестяной чайник воды, она ставит его на печку, продолжая напевать:

Орленок, орленок, блесни опереньем,
Собою затми белый свет.
Не хочется думать о смерти, поверь мне,
В шестнадцать мальчишеских лет…

Она не замечает, как Саша вдруг изменился в лице, вспомнив про Митю. Его товарищ в руках фашистов, ждет помощи, а Саша здесь, в землянке… и ничего не может сделать для него.

Уткнувшись лицом в подушку, Саша лежит неподвижно и не слышит, как в землянку медленно, пригнувшись, спускается весь заснеженный Матюшкин. Лицо и бородка у него от инея седые, как у дряхлого деда.

Матюшкин стряхивает с себя снег и бурчит:

— Ну и погодка, будь она неладна! Давно ушли наши?

— Давно, — отвечает Люба.

Она знает, что Матюшкин ходил к леснику Березкину, и теперь выжидательно смотрит на него.

— Есть что-нибудь новенькое, дядя Коля?

— Новенькое… — мрачно бурчит Петрович. — Сидит наш Митя в подвале комендатуры. Мать передачу ему носила, приняли. Только вряд ли передадут. Такая подлая политика у фашистов.

Люба вздыхает. У Саши еще более мрачнеет лицо.

— Лежишь? — Петрович останавливается около нар.

— Больше не буду лежать, — решительно говорит Саша. — Пойду в Песковатское.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

За ночь Саша немного пропотел, но чувствовал себя так же неважно, как и накануне. Его по-прежнему бросало то в жар, то в озноб. Все же, превозмогая себя, он оделся, взглянул в осколок зеркала, причесал волосы и вышел из землянки встречать партизан. Они вернулись усталые и недовольные. Гитлеровцы, усилив охрану, не подпустили партизан к своей автоколонне, следовавшей на фронт.

Саша слышал, как Тимофеев, присев на пень и разложив на коленях карту, говорил Дубову, что надо выходить за пределы своего района.

— С добрым утром, Шурик! — приветствовала его Таня. — Она взглянула ему в глаза и добавила: — Смотри… Усы уже у тебя пробиваются.

— Пока воюем, у него и борода отрастет… — пошутила Клава.

Было заметно, что девушки хотят развеселить хмурого Сашу.

— Когда уходите? — спросил он Таню.

— Завтра.

Саша знает, что Тане и Клаве предстоит серьезное дело. Вдвоем они вызвались пойти в село Батюшкове, в пятнадцати километрах от лагеря, и там застрелить старосту, выдавшего оккупантам сестру одного из партизан. Про старосту у партизан был уже давно разговор. Теперь Тимофеев очень опасался за свою семью, поселившуюся в Батюшкове.

Он сам хотел вместе с Алешей идти в Батюшкове, но Дубов категорически запретил ему это делать.

— Тебя, так же как и меня, Кирька Барин знает в лицо… — предупредил Дубов. — Себя угробишь и свою семью под удар поставишь.

Тимофеев неохотно подчинился.

Согласившись после долгих колебаний отпустить девушек, Тимофеев и Дубов долго их инструктировали, как вести себя в селе.