Сарторис

Она снова начала читать и наконец нашла прерванную нить повествования. Поднимая глаза, она всякий раз ловила устремленный на себя спокойный сумрачный взгляд. Вскоре Баярд перестал на нее смотреть, и, заметив, что глаза его закрыты, она решила, что он спит, дочитала до конца главы и умолкла.

– Я еще не сплю, – сонным голосом пробормотал Баярд.

Однако Нарцисса не стала читать дальше, и тогда он открыл глаза и попросил папиросу. Она отложила книгу, чиркнула спичкой, дала ему прикурить и снова взялась за книгу.

День клонился к вечеру. Негры ушли, и в доме не было слышно ни звука, кроме боя часов через каждые пятнадцать минут; на дворе под низкими косыми лучами солнца все больше сгущались тени, мирные предвестники сумерек. Баярд спал, несмотря на уверенность в том, что не уснет, и вскоре Нарцисса умолкла и закрыла книгу. Его длинное тело, напряженно вытянувшись, лежало в гипсе под простыней, и при виде неподвижного дерзкого лица и жалкой пародии на то, чем он был до того, как разбился, она почувствовала, как ее тихую печаль заливает бесконечная жалость к нему. Он совершенно лишен каких бы то ни было привязанностей, он такой… такой жесткий… Нет, это не то слово. Однако слово «холодный» от нее ускользало: жесткость она еще могла понять, но холодность – нет.

День отходил, и вечер вступал в свои права. Она сидела в раздумье, спокойно и тихо глядя в окно, за которым в полном безветрии все так же неподвижно висели на ветке листья, сидела, словно ожидая кого-то, кто скажет ей, что делать дальше, утратив всякое представление о времени – оно превратилось в неторопливый темный поток, в который она всматривалась до тех пор, пока магия воды не изгнала прочь и самую воду.

Неожиданно он издал какой-то нечленораздельный звук, и, быстро повернув голову, она увидела, что тело его чудовищно скорчилось в своем гипсовом корсете, руки сжались в кулаки, зубы жутко оскалились, а когда она, побелев от ужаса, неподвижно застыла на стуле, он издал тот же звук снова. Дыхание со свистом вырывалось сквозь плотно сжатые зубы, и он закричал – сначала нечленораздельно, а потом из его рта полился поток грубой брани, а когда она, наконец, вскочила и остановилась, прижав к губам руки, тело его обмякло и из-под влажного от испарины лба в нее вперился неотступный взгляд широко раскрытых глаз, в которых затаился ужас, дикая холодная ярость и отчаяние.

– Он в тот раз чуть в меня не попал, – выговорил он хриплым слабым голосом, все еще не сводя с нее широко раскрытых глаз, из которых постепенно уходила боль. – На меня как бы петлю накинули, и стоило ему выстрелить, она затягивалась все туже и туже. – Он принялся теребить простыню, стараясь притянуть ее к лицу. – Вы можете дать мне носовой платок? Он там, в верхнем ящике.

– Да, да, – пролепетала Нарцисса; дрожа всем телом, она подошла к комоду и, чтобы не упасть, прислонилась к нему, потом вытащила платок и вернулась к кровати. Сначала она попыталась вытереть ему лицо, но в конце концов он отобрал у нее платок и вытер его сам.

– Вы меня напутали, – простонала она, – вы так ужасно меня напугали. Я думала…

– Простите, – коротко отозвался он. – Я не нарочно. Дайте мне закурить.

Она протянула ему папиросу, чиркнула спичкой, но рука ее так дрожала, что ему снова пришлось схватить ее запястье, и, не выпуская его, оп сделал несколько глубоких затяжек. Она попыталась высвободить свою руку, но его пальцы были тверды как сталь, а со трепещущее тело выдавало ее, и она снова опустилась па стул, глядя на него с ужасом и неприязнью. Он быстро и судорожно втягивал в себя дым и, все еще держа ее руку, неожиданно и грубо заговорил о своем покойном брате. Этот страшный рассказ не имел начала, он был ужасающе, бессмысленно жестоким, временами циничным и грубым, но именно благодаря своей ожесточенности не казался оскорбительным, а грубость удерживала его от непристойности. А подо всем этим отчаянно билась упрямая ложная гордость, и Нарцисса сидела, глядя на Баярда зачарованным от ужаса взглядом, прижав к губам одну руку, между тем как вторая, напряженно сжавшись, застыла в его стальных пальцах.