Сарторис

– То-то, – предостерегающе заметила мисс Дженни. – Ну, посудите сами, можно с таким остолопом развести приличный цветник? Каждую весну я с ужасом жду, что на клумбе с гиацинтами вдруг ни с того ни с сего появится кукуруза или горох. – Она еще раз окинула взглядом тюльпаны, мысленно оценивая соотношение тонов.

– Нет, тюльпанов вам не надо, – решительно заявила она и пошла дальше.

– Не надо, мисс Дженни, – серьезно согласилась гостья.

У калитки мисс Дженни остановилась и взяла у Айсома корзинку.

– Ступай домой и сними с себя все это барахло, слышишь?

– Да, мэм.

– Через несколько минут я посмотрю в окно. К этому времени ты должен быть в саду с мотыгой, – добавила она. – Держи ее обеими руками и старайся, чтоб она у тебя двигалась. Понял?

– Да, мэм.

– А Кэспи передай, чтобы он завтра с утра принимался за работу. Черномазые, которые тут кормятся, должны хоть иногда немножко поработать.

Но Айсом уже исчез, и обе женщины пошли дальше и поднялись на веранду. Войдя в прихожую, мисс Дженни доверительно заметила:

– Послушать его, так он и вправду собирается работать. А ведь он отлично знает, что после этих слов я просто не посмею выглянуть в окно. Проходите, – добавила она, распахивая дверь в гостиную.

Теперь эту комнату открывали лишь от случая к случаю, тогда как при жизни Джона Сарториса ею пользовались постоянно. Он регулярно давал званые обеды, а то и балы, и тогда распахивались створчатые двери, соединявшие гостиную со столовой, на лестницу выходили три негра со струнными инструментами, зажигались все свечи и среди этого богатства ароматов, музыки и красок сновал веселый и дерзкий хозяин. И здесь же, в этой комнате, в мягких отблесках своего щедрого очага, облаченный в серый военный мундир, пролежал он последнюю ночь, созерцая собственный апофеоз, завершивший великолепный, хотя и не всегда безупречно чистый карнавал его жизни.

Но при его сыне в гостиной собирались все реже и роже, и она постепенно и незаметно утратила свою веселую и величавую мужественность и по безмолвному уговору между его женой, женой его сына Джона и мисс Дженни стала просто комнатой, где они два раза в год производили генеральную уборку или же, сняв с мебели полотняные серые чехлы, как того требовал неукоснительно соблюдаемый ритуал, принимали почетных гостей. Таков был статус этой комнаты, когда появились на свет его внуки, и таким же он оставался вплоть до смерти их родителей и позже, до кончины его жены. После этого мисс Дженни о почетных гостях вспоминала очень редко, а о гостиной и вовсе никогда. Она говорила, что от этой комнаты ее прямо в дрожь бросает.

Итак, гостиная почти всегда стояла запертой, и постепенно все в ней пропиталось какой-то торжественной зловещей затхлостью. Порою молодой Баярд или Джон открывали дверь и заглядывали в торжественный сумрак, в котором, как добродушные мастодонты-альбиносы, маячили окутанные саванами призраки диванов и кресел. Но внутрь мальчики не входили – в их сознании комната уже связывалась со смертью, и это представление не мог полностью рассеять даже святочный блеск украшенного мишурой остролиста. Когда близнецы стали старше и могли сами принимать гостей, их отправили в школу, но даже на каникулах, хотя они со своими сверстниками превращали дом в настоящий бедлам, гостиную открывали только в сочельник, и тогда в ней водружали остролист, разжигали камин, а на стол перед камином ставили кувшин гоголь-моголя с ромом. А после того, как в 1916 году братья уехали в Англию, комнату открывали два раза в год для уборки по старинному ритуалу, который даже Саймон унаследовал от своих предков, для настройки рояля либо когда мисс Дженни с Нарциссой проводили там утро или вечер, но для парадных приемов уже Никогда.

В полумраке смутно вырисовывалась бесформенная в своих серых саванах мебель. Чехол был снят только с рояля, и Нарцисса выдвинула табурет, сняла шляпу и бросила ее на пол. Мисс Дженни поставила на пол корзину, вытащила из темного угла за роялем жесткий стул с прямой спинкой, тоже без чехла, уселась и сняла фетровую шляпу с аккуратно причесанной седой головы. Окна за тяжелыми коричневыми портьерами были закрыты ставнями, и свет, проникавший в комнату через открытую дверь, еще больше подчеркивал сумрак и окончательно лишал всякой формы неведомые зачехленные предметы.