Саранча

Второй спутник Спиридона стоял, раскрыв рот. В руках у него был пистолет — безотказный и спущенный с предохранителя «глок», но, как ни парадоксально, боевик не стрелял. Он не стрелял потому, что ему пришлось бы стрелять в людей всего второй раз в жизни. Первый был две недели назад, когда Антон приехал в лес с одним мелким барыгой, задолжавшим Спиридону две тысячи долларов. Барыгу заставили вырыть яму, а потом Антон приставил пистолет к его виску и выстрелил. После этого Антона долго рвало в сторонке.

И теперь Антон растерялся. Вместо того чтобы нажать на курок, он бросился к упавшему шкафу, чтобы вытащить из-под него шефа. Но шкаф был далеко, а Нестеренко близко.

— Дави курок, Антоха! — заорал Спиридон.

Антон развернулся. В лицо Валерию уставилось черное дуло. Дырочка внутри дула бьша как тропинка, по которой душа уходит на тот свет. Пальцы Антона судорожно потянули курок.

Валерий нырнул под стол, слишком хорошо понимая, что утлый канцелярский пластик — не защита против «глока». В метре за ним от выстрела разлетелось стекло шкафа, обдав Валерия градом осколков.

Выстрелы продолжались — еще и еще.

Валерий перекатился под столом и вскочил на ноги.

В трех метрах от него стоял Чердынский, сжимая в левой руке пистолет Спиридона, и сосредоточенно всаживал в Антоху пулю за пулей. Если Чердынского и учили стрелять из тяжелого «стара», — а это было сомнительно — то, во всяком случае, его учили стрелять не левой рукой, а ладонь правой была вся залита кровью от срикошетившей пули. Пистолет в руке медика подпрыгивал с каждым выстрелом, но две или три пули попали в цель. Антоха возился на полу, слабо суча ногами. Чердынский повернулся, выстрелил в Спиридона и, как и следовало ожидать, промазал. Валерий перемахнул через стол, чтобы забрать пистолет у второго, мертвого пацана. Но, когда он повернулся со стволом в руках, было уже поздно.

Спиридон выпрямился возле шкафа. В руке его была граната с вырванной чекой.

— Ну, сука, ну, Игорек, — сказал Спиридон, — стреляй. И ты покойник.

Чердынский опустил пистолет.

— Только пошевелись, и я выстрелю, — ответил Валерий.

Спиридон стоял слишком близко к дверям. Два шага в предбанник, прощальный бросок гранаты, и Спиридон уйдет, а в кабинете не уцелеет ни одного дырокола.

— Алексей, — сказал Валерий, — бери Демьяна — и в комнату отдыха. Дверь закрой.

Чердынский быстро, почти бесшумно исполнил требуемое. Санычев реагировал на происходящее довольно типично для человека, который никогда не бывал в подобных переделках. Казалось, он вообще впал в кому.

Чердынский с директором исчезли в комнате отдыха. В наступившей тишине сквозь разбитые окна была слышна отчаянная перестрелка во дворе: ребята Спиридона хлестались с москвичами.

Спиридон мягко скользнул к предбаннику. Валерий сделал шаг назад к разбитому окну. Если он правильно помнил, под окном были стриженые кусты остролиста, а сугробов под окном почти не было. Они двигались, как партнеры в сложном бальном танце, без улыбки и сосредоточенно, и вместо музыки им служили милицейские сирены, дуэтом певшие где-то вдоль огибающей завод дороги.

Спиридон шагнул в предбанник. Валерий выстрелил. Черное округлое тельце гранаты мелькнуло в воздухе. Спиридон явно метил в дверь комнаты отдыха.

Если Чердынский ее не закрыл, его ждут крупные неприятности.

Валерий рыбкой нырнул в разбитое окно.

Кусты остролиста действительно оказались на месте.

В кабинете на мгновение полыхнуло желтым, гулко грохнуло, и Валерия обдало остатками стекол и каким-то оконным мусором. Валерий скатился с кустов на проезжую часть. Рядом завизжали тормоза, и из патрульной машины выскочил опер Яков Царьков со товарищи. Один мент подхватил Валерия под мышки, а другой ткнул ему в бок стволом.

— Не трожь Спиридона, мент, — сказал Валерий, — он мой… я его… Черт, почему так темно…

Отчаянно— белая луна на небе внезапно погасла, словно кто-то выдернул ее из розетки, и мрак спускался все ниже и ниже. Лицо Царькова колыхалось перед глазами Нестеренко, как в телевизоре со сбитой настройкой. Плечо болело невыносимо, словно в него вгрызались раскаленным буром. Потом бур пробил болевой порог, мир разломился пополам, и память, плеснув хвостом, ушла куда-то глубоко вниз, как камень, брошенный в болото.

Последней мыслью Нестеренко была та, что Спиридон вряд ли врал, заявив, что он не убивал Игоря. Собаки и сумасшедшие не умеют врать.

Глава 9