Шёл дальше, луже перепрыгивая, всё думал, зачем его в канцелярию зовут. А тут в другой луже, в колее дороги, в воде опять копошиться кто-то. Глянул он туда мельком и остановился.
Узнал гада. В воде тонула здоровенная, с палец взрослого мужчины, саранча.
— А ты здесь откуда? — Аким так и стоял рядом с лужей.
Недобрый был это знак. Степнякам, степным казакам, саранча — добыча. А болотным… Даже непонятно что. Налетит, так всё пожрёт: и горох, и кукурузу. Даже кожура тыквы ей не помеха, и тыкву сожрёт. Если, конечно, инсектицидом всё не залить. Зато для свиней и кур это нескончаемое пиршество. Да и людям еда. Многим семьям. Жарят её и запекают в муке. Но прежде, чем радоваться, нужно все свои поля залить едкой дрянью. А потом дохлая саранча становится ещё и удобрением.
Аким, наконец, двинулся к дому, и чем дальше шёл, тем больше видел в лужах плавающих насекомых. Кое-какие были ещё живы, но большинство торчали из воды по краям луж своими длинными лапами. Некоторые были просто огромны. В полтора пальца. И они были повсюду.
Саблин вошёл во двор, там с метёлкой в руках нашёл свою старшую дочку. Она сметала саранчу, кучка была такая, что на большой совок хватило бы. Антонина увидала отца, кинула метлу, побежала к отцу, закричала:
— Мама, папа пришёл!
Ох и звонкая она, самая голосистая в семье. Кинулась к отцу, повисла на нём. Обнимается. Взрослая уже, красивая, в мать. И руки крепкие, как у матери. Обнимет, так обнимет.
Жена как всегда руки в боки, уже на пороге, уже готова орать, глаза круглые.
— Выписали, — опередил её Саблин.
Она рот открыла, а он опять опережает:
— Попросился, и выписали.
Ей и сказать нечего, жена понимает, что тут какой-то подвох, и говорит:
— Тебе лежать надо.
— Да нормально у меня всё, бок вообще не болит.
— А рука? — Настя что-то подозревает.
— Вон, — он показывает ей руку в перчатке, шевелит пальцами, — как новая.
Она пропускает его в дом и всё ещё что-то думает. Помогает ему снять КХЗ, забирает одежду, а он делает вид, что резкие движения не вызывают у него боли в боку.
Жена предлагает ему есть, а он врёт, что поел в больнице. Не хочется ему есть. Он садится пить чай. А сам думает, как бы сказать жене, что ему нужно в полк, что для этого он и ушёл из больницы.
Она что-то говорит ему про сына старшего, про то, что и дочь старшая у него умница, про дом, про свиней, что говорят бабы в магазине, и про саранчу. Говорит, торопится, словно боится, что он уйдёт. Не дослушает. Настя рада, что сидит муж сейчас с ней и никуда не собирается, ни в болото, ни в поле, ни на кордоны. Она и вертится вокруг него, чашку ставит перед ним, прижмётся бедром. Он сигарету возьмёт, так она огонь поднесёт. По голове, как маленького, гладит. Дети на кухню к отцу хотели, так она их выгнала, сама ещё с мужем не наговорилась. Она болтает без умолку, рада, а как на секунду замолчала, он и говорит:
— Китель-то чистый у меня?
Она замолчала, как обрезало. Лицо только что светилось радостью, в миг серое стало. Замерла и стоит, молчит.
Саблин вздохнул и сказал:
— Из полка звонили, просили быть.
Вот! Она сразу это заподозрила, как только он на пороге раньше срока появился. Она знала! Смотрит на него с упрёком, но с упрёком каким-то детским. Не злым.
— Так ты ж после ранения… — удивлённо и растерянно говорит жена.
— Настя, — говорит он, пытаясь улыбаться, — так не призыв же зовут и не на кордоны.
— Так чего им надо-то? — вдруг взрывается она. — Чего же им всем надо-то? Чего ж от тебя не отстанут никак?
— Настя…
— Ты ж после ранения, в тебе пуля была ещё неделю назад! — кричит женщина. Ему кричит, как будто это он себя в канцелярию полка вызвал.
— Настя…
— Тебе ещё повязку с руки не сняли! Да что б они там поздыхали все! Чего им надо?
Она разошлась не на шутку, схватила кастрюлю с плиты и со всей мочи кинула её в мойку. Грохот на весь дом. Прибежали младшие дети смотреть, что происходит.
— Да успокойся ты, — Саблин встаёт, ловит жену, прижимает к себе.
Держит, не отпускает. Крепко держит. А она вырывается, сильная у него жена, еле справляется.
— Да успокойся ты, — Аким даже смеяться стал.
— Батя, а вы чего? — улыбается, глядя на них, младший сын Олег.
— Да вот, налима поймал, — продолжает смеяться Аким, — ох и сильный, еле держу.
— Папа, так это не налим, это мама, — Наталка сначала вроде как испугалась, но видя, что отец смеётся, тоже улыбается.
— Налим, налим, — говорит отец, не выпуская жены, — такой же сильный, аж руки у папки отрываются. И одна из рук у папки болит. Налим и пожалеть папку мог бы.
Настя, похоже, успокоилась, но Саблин знает, что это только с виду. Выпускает жену. Она тут же опять выпроваживает детей с кухни и молчит. Обиделась. Непонятно на кого. Наверное, на канцелярию полка. Но дуется на Акима, чтобы прочувствовал.
— Китель-то чистый? — спрашивает он.
— Чистый, — бурчит жена, начиная мыть кастрюлю.
На него не взглянула даже.
— Ну, пойду собираться.
— Иди уже, тебя ж цепью не удержишь, — говорит жена устало или смирившись, что ли. — Жена для тебя как наказание, бежишь из дома вечно…