Саранча

– Много нас, казаков из Керманшаха, а лучше было бы не приезжать нам в родной город. Сказано: пусть тот, кто не боится расправы, лежит, развалясь на ложе, когда народ стоит кругом.

Гулям-Гуссейн стоял и не говорил ни слова. Все молчали. Тишину прервал неожиданный шум суматохи у ворот. Часовой тревожно закричал:

– Гулям-Гуссейн!

IX

Поручик Асад-Али-хан, дежурный по эскадрону, весь в ремнях, как лошадь в станке, стоял перед ротмистром Эддингтоном и докладывал:

– Гулям-Гуссейн – местный житель. Фатма-ханум – его единственная жена.

– Что с ней?

– Она скинула первенца нашего векиль-баши. Ее едва донесли до дому.

– Преступник найден?

– Зеленщик бежал…

Ротмистр с ненавистью посмотрел на прыщавое лицо, вертевшееся среди ремней.

– Позвольте, а полиция?

– Хе! Что полиция! Полиция на стороне местных властей. А они – не за нас.

– Значит, против?

Поручик помедлил ровно столько, чтобы оглядеть кабинет.

– Мне только что сказали, что Изатулла находится во дворце губернатора. Ему удалось скрыться благодаря помощи других торговцев и сочувствию населения. Осмелюсь доложить?

– Говорите.

Асад-Али-хан всеми морщинами лица изобразил разнороднейшие чувства. Он не наполнял свою речь полной верой. Он решился предостеречь начальника. Он сознает щекотливость положения.

– Казаки придают всему происшествию политическое значение.

– Что это значит? Да не тяните же, черт вас возьми!

– Я продолжаю. Им нашептали, что зеленщики – они все из Тагибустана – мстят векиль-баши за… э-э… ответственное участие в злополучной перестрелке и в прискорбном событии.

– Знаю. Дальше.

– Что же дальше? Нижние чины распространяют на себя раздражение жителей. Толпа родственников и казаков, во главе с Гулям-Гуссейном, воет у ворот запертого дворца, требуя выдачи Изатуллы. Зеваки и всякая чернь настроены недоброжелательно. Казаки возмущены и хотят во что бы то ни стало добиться наказания преступника.

Эддингтон вообразил вахмистра – лицо малярика и аскета. Фанатик европейской культуры, фанатик чести знамени – вахмистр воет. Он жесток и безудержен. «Дьявол его знает, что он натворит».

– Чего требует пострадавший?

– Крови за кровь, господин ротмистр. Таков обычай

Ирана.

– Обычай идиотский! Однако, если мы не добьемся именно этого удовлетворения, бригада понесет большой нравственный урон. После этого лучше не показываться в

Тегеран. Идиотский обычай!

Асад-Али-хан угодливо осклабился. Ротмистр брезгливо отвел глаза.

– Однако надо добиться наказания! Смешно: человек, оскорбивший казачью бригаду, гостит с комфортом в губернаторском доме. Предвижу – губернатор всячески будет укрывать преступника…

– Осмелюсь доложить?

– Да.

– Предпочтительней в таких случаях искать какого-нибудь соглашения… Можно сговариваться не с потерпевшим – в данном случае с Гулям-Гуссейном, – а с его родными или родственниками его жены. Они, как бы сказать… податливее. Тот же обычай позволяет требовать с обидчика денежную пеню.

Ротмистр налился кровью до того, что, казалось, – она брызнет в концы его белокурых волос. Он стукнул кулаком по столу.

– Какие там деньги! Вы мне подсовываете разные гнусности! Я не могу допустить, чтобы я, офицер его величества короля Великобритании, торговался, когда нужно требовать полного удовлетворения! Продажные скоты!

Он в три-четыре шага пересекал по диагонали кабинет, задыхаясь концами слов и фраз, раздраженный и высокомерный, гремя шпорами и играя нашивками и лентами формы.

– Черт его знает, что он натворит! Пошлите урядника эскадрона с полувзводом и казенной лошадью для вахмистра. Привезите его сюда, и никуда без моего разрешения не выпускать. Почетный арест. Изоляция. Запальчив очень, забияка…

X

На улицах томились от зноя и голодного поста усиленные наряды персидских полицейских: ледащих людей в шведской – память инструкторов – светло-коричневой форме из толстенного северного сукна…

Ротмистр желал им Сахары.

Город насторожился.

Пройдоха чиновник, крепкий старик с почтительной речью, рассиропленной льстивыми любезностями, сообщил ротмистру, что губернатор униженно извиняется перед ним и, несмотря на его, чиновника, заверения о серьезности разговора, принять офицера он может только послезавтра, так как пост проводит за городом и не считает возможным затруднять столь почетных посетителей поездками к нему на дачу. Но ради неотложных дел он приедет послезавтра в шесть часов вечера.

Ротмистр прискакал в назначенный час.

Обезжаленное вечером солнце мирно покоилось на стенах улиц, на куполах мечетей, на жестяном льве, грозившем своим мечом с коричневой бараньей шапочки полицейского, который встретил Эддингтона у ворот дворца.

Полицейский отдал честь и принял верную кобылу Дэзи.