Саранча

Звуки рояля прекратились, и в столовую, звеня шпорами, вошел очень тонконогий белобрысый офицер. На его худом напудренном лице было явное желание выкинуть что-нибудь. Но главный – это был Деканозов – поглядел на него так, что он остановился на полпути и встал с наигранно беззаботным видом у двери в гостиную.

– Садитесь, сударыня, – сказал главный.

Настя села. Она уже давно внутренне окостенела от желания противиться всему, что ей будут предлагать, и в этом напряжении особенно жгуче и ярко выделялась одна мечта, один помысел, одно стремление: выбраться отсюда, выбраться как можно скорее.

– Вот что, – говорит Деканозов. – Благодарите вашего бога, что вы принадлежите к прекрасному полу. Если бы не это, отправились бы в штаб Духонина.

– Бабец недурен, – сказал Зиверт Миронову, тот захохотал.

Деканозов как будто ничего не заметил, и офицеры осеклись.

– Так скажите вашим негодяям – белая гвардия благородная. А вашего главаря мы повесим на том заборе, и, надеюсь, очень скоро, – Войсковой старшина распалялся и начинал покрикивать. – Вы знаете, что он осмелился написать?

– Я не читала письма, я исполнила, что мне поручено, –

сказала Настя, как ей было приказано.

– Этот прохвост обнаглел до того, что нам, дравшимся на всех фронтах великой войны, пишет, чтобы сдались, и в том случае он, может быть, пощадит и отпустит офицеров.

– Мерзавец! – крикнул Зиверт.

И этот-то крик как будто отрезвил Деканозова.

– Но мы с бабами не воюем, однако. Драпайте домой тем же порядком. Корнет, проводите.

Насте опять завязали глаза и вывели на шоссе. Она думала, что пробыла в доме несколько минут, но было уже прохладно, от реки и озера тянуло сыростью, и впереди нее, когда она шла, бежала длинная тень. Она шла тем же широким, ровным, солдатским, как она называла про себя, шагом. Иногда она чувствовала как бы наведенные в спину винтовки, и ее пробирала, судорога; ей хотелось съежиться, уменьшиться и – побежать. Но она шла и считала шаги.

– Две тысячи восемьсот пятьдесят, – сказала она первое, когда на шоссе ее встретили Санадзе и Петрович. – А когда туда – две тысячи восемьсот пятьдесят шесть насчитала.

– Сейчас проверим и высчитаем диагональ, – ответил

Илико таким тоном, как будто в этой цифре и был весь смысл его жизни, а не в том ужасе, который он переживал всего несколько мгновений тому назад, когда ждал Настю.

– Сделайте, Настасья Никифоровна, пятьдесят, восемьдесят, сто двадцать шагов так же, как вы шли по шоссе. А мы вымерим аршином.

Вечером горная пушка выстрелила три раза по мосту и три раза по дому. Вопреки всем правилам военной науки, отряд в конном строю пошел на укрепленный дом, но он уже горел – и был взят почти без выстрела. Шаг Насти оказался точен, как вымеренный.

* * *

Эту повесть мне рассказал сам комдив Илья Ираклиевич Санадзе, мой старый товарищ, с которым мы не виделись восемнадцать лет и встретились прошлым летом на палубе черноморского теплохода «Крым». Всю теплую весеннюю ночь пути от Гагр до Батуми, куда он ехал из отпуска, проведенного в Сочи, мы вспоминали незабвенное лето 1918 года, нашу молодость.

В Батуми нас встретила худощавая улыбающаяся женщина, очень молодая, если бы в ее темных пушистых волосах не была заметна седина, и комдив, обняв ее и поцеловав, сказал:

– А вот познакомься и с той, о которой я тебе рассказывал. Настасья Никифоровна, моя жена.

Она подала сухую и тоже не юную руку с тонкими крепкими пальцами и, покраснев так, что было заметно, как кровь снизу залила ей лицо, сказала:

– Ну, что он вам там нашел про меня рассказывать! – А

глаза блеснули влажным блеском.

Москва. 1937

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Сергей Федорович Буданцев (1896-1940) принадлежал к поколению писателей, сформировавшихся в годы революции и вступивших в литературу в начале 20-х годов. Его творчество долгое время было неизвестно широкому читателю, но оно – одна из любопытных страниц истории русской советской литературы.

С. Буданцев прожил недолгую, полную знаменательными и увлекательными событиями жизнь. Он был одиннадцатым сыном в многодетной семье управляющего имением «Глебково» Зарайского уезда Рязанской губернии. В этом небольшом поместье, где хозяйство велось по старинке, провел детство.

В 1915 году С. Буданцев окончил в Рязани гимназию, а в следующем году поступил на историко-филологический факультет Московского университета.

В «Автобиографии» он писал: «В первый же московский год я попал в кружки молодых. Хлебников, Асеев, Вера Ильина, Федор Богородский, Сергей Спасский, Надежда Павлович, художники Н. Чернышев, Л. Лисицкий, скульптор Нис Гольдман – были первыми живыми связями с новым искусством. „Облако в штанах“ обратило меня из эпигона символистов, каким я покинул Рязань, в яростного пропагандиста Маяковского. Ходить в университет было некогда, я писал по три стихотворения в день, да и все равно досрочный призыв вот-вот мог прервать студенческие занятия. В наших юношеских планах мы все серьезные дела откладывали на „после войны“».

А пока они печатались в журнале «Млечный путь», где,

кстати, был помещен один из первых откликов на поэму