Сара Бернар. Несокрушимый смех

Это тоже, мне кажется, совсем неплохо. Согласитесь! Странно все-таки, что именно мне приходится приводить высказывания лучших Ваших критиков, словно я должна поддержать Вас… Похоже, Вы чем-то опечалены, или я ошибаюсь? Меня сильно огорчит, если моя просьба обратиться к воспоминаниям навеяла такую грусть. А тот несокрушимый смех, о котором мы говорили, – что с ним сталось?

Сара Бернар – Франсуазе Саган

Тот несокрушимый смех, моя дорогая, слава богу, меня не оставил! И если мне взгрустнулось, то потому, что именно в 1895 году, возвращаясь из Южной Америки, я ударилась ногой на этом проклятом судне, и с тех пор у меня стало болеть колено. Из-за этой скверной травмы моя жизнь вплоть до самой ампутации была отравлена, и порой мне трудно было смеяться. Но поверьте, я все-таки хорошо посмеялась в этот период успехов и легкой жизни. Не сомневайтесь, я все-таки имела возможность иногда по достоинству оценить «весь Париж», как теперь говорится, – да и тогда уже это было принятое словосочетание. Представьте себе, ко мне в гримерную явился однажды некий Леконт де Лиль [40] , надменный, как павлин, мрачный, измученный, немногословный, с нахмуренными бровями и сердитым видом, готовый презирать или ненавидеть меня. Я мгновенно избрала наилучшую тактику: усадила его, приложила ладонь к своим губам, словно умоляя его молчать, и, вскинув руку, стала читать его собственные стихи. Благодарение богу, память у меня была прекрасная. А она, поверьте, необходима для постановки трех огромных пьес за один сезон, и я запоминала даже самые мелкие реплики. Так вот, я с воодушевлением начала декламировать своим железным или хрустальным голосом, моим золотым голосом, глядя на этого зачарованного старого орла; я читала его стихи, все, какие только знала. Он был без ума от меня. Следует признать – полагаю, это тоже осталось неизменным, – что писатели не могут устоять перед собственной манерой письма. Достаточно продекламировать им их творение, и они тут же лишаются чувств от восторга перед вами, но на самом деле – перед самими собой!

Монтескью был одним из лучших моих друзей. Он был безумно забавным, безумно одаренным и порою, должна признаться, безумно злым. В 1880 году он был очень красивым и живым, даже неподражаемым. Это он привел меня, чтобы я почитала, ну конечно же, его собственные стихи, к графине Греффюль, которая, думается, стала прообразом герцогини «У Германтов» Пруста; это он брал меня на светские празднества, это он нередко помогал мне репетировать классические роли, и с помощью Кью-Кью я познакомилась с Поцци, Д’Аннунцио и самими Гонкурами. Но зато уже без его помощи я встретила Жюля Ренара. Он был самым недоверчивым мизантропом на земле, самым нелюдимым и самым настоящим, какого только можно вообразить. Он пришел ко мне случайно, как приходят посмотреть на колдунью; я только и сделала, что поговорила с ним непринужденно, и мы сразу стали хорошими друзьями. Его я очень любила. Несравнимо больше, чем иных, считавшихся более блистательными.

Франсуаза Саган – Саре Бернар

Самое замечательное в Вашем случае то, что Вы нравились таким разным людям, как Жюль Ренар и Монтескью, как Генри Джеймс и Лоти, как Пруст и Уайльд, как Жан Лоррен и Леметр. Людям столь разным, столь фанатичным, столь пристрастным в своем выборе, этике, вкусах. Исключительным людям. Вы, безусловно, обольстили каждого из них, и каждый из них написал о Вас. В романе «Актриса Фостен» Эдмон де Гонкур создал Ваш портрет, который мне очень нравится. Он писал: «Она сохранила стремительный ритм деятельной, подвижной, кипучей жизни, непохожий на вялое колыхание светских женщин, а скорее напоминавший неуемное бурление крови, подаренное детством, жизни такой животворной, что встреча с ней таила в себе нечто пьянящее для других, делая их разговорчивыми, общительными, остроумными. И если в определенные дни она, подобно всем женщинам, бывала раздражительна, и даже сильнее, чем другие, то приступ длился совсем недолго и она вскоре начинала дурачиться».