Сара Бернар. Несокрушимый смех

Когда сообщили, что церемония начинается, все поспешили в «галерею бюстов». Я держала сестру за руку. Перед нами шествовала очень толстая и необычайно торжественная мадемуазель Натали, сосьетерка «Комеди» – старая, злющая, сварливая. Моя сестра Режина, опасаясь наступить на мантию одной актрисы, нечаянно встала на шлейф мадемуазель Натали. Та, резко обернувшись, с такой силой оттолкнула Режину, что она ударилась о колонну. Моя сестра вскрикнула и бросилась ко мне, ее хорошенькое личико было залито кровью. У меня перехватило дыхание и что-то подступило к горлу, и это был не смех.

– Вы злая и глупая! – воскликнула я, набрасываясь на мадемуазель Натали, и в ту самую минуту, когда она собиралась ответить, влепила ей пару пощечин.

Она тут же грохнулась в обморок, а вокруг – сутолока, возмущение, приглушенные смешки, удовлетворенная жажда мести и сострадание артистов к моей сестре, которая пролепетала, обращаясь ко мне:

– Клянусь, я не нарочно это сделала! Эта старая кляча начала лягаться из-за сущего пустяка!

Ибо моя сестренка, этот белокурый херувимчик, созданный, казалось, на зависть ангелам, эта поэтичная краса изъяснялась как извозчик (впрочем, с годами это ничуть не изменилось).

Ее пагубная шутка вызвала смех дружелюбно настроенного кружка и возмутила вражеский лагерь. А тем временем публика топала в зале ногами: мы задержались на двадцать минут.

Некоторые артисты обнимали меня – они терпеть не могли эту Натали, другие бросали на меня яростные взгляды: все-таки уважение к старшим считалось в «Комеди Франсез» обязательным. А я могла смеяться сколько угодно, но мое чутье предупреждало меня, что я дорого поплачусь за эту семейную выходку.

На следующий день я получила письмо из дирекции, в котором меня просили прийти в театр точно к часу. Утаив письмо от матери, я отправилась к директору, господину Тьерри, у которого было бледное, холодное лицо с красным носом, выдававшим злоупотребление кое-чем.

Он сделал мне строгий выговор, осудив мое неповиновение дисциплине, отсутствие у меня должного уважения, мое скандальное поведение и тому подобное. А под конец велел мне попросить прощения у мадемуазель Натали.

– Я пригласил ее, – сказал он. – Вы принесете свои извинения в присутствии трех сосьетеров из комитета. Если она согласится простить вас, комитет примет решение, наложить ли на вас штраф или расторгнуть с вами контракт.

С минуту я молча смотрела на него. Моему воображению уже рисовалось самое худшее: я видела мать в слезах, ухмыляющегося крестного, торжествующую тетю с ее неизменным «Какой ужасный ребенок!». Видела мадемуазель де Брабанде с печально поникшими усами, заботливую и робкую Герар, пытавшуюся защитить меня… словом, сущий ад!

– Ну, так как же, мадемуазель? – сухо спросил Тьерри.

Я по-прежнему не отвечала, и он продолжал:

– Я приглашу мадемуазель Натали сюда, а вас попрошу сделать все необходимое, да поживее. У меня есть другие дела, а мне приходится исправлять ваши глупости.

– Сударь, мадемуазель Натали звать не надо, я не стану просить у нее прощения. Я хочу уйти, и сейчас же! – сказала я, или, вернее, услышала, как говорю, ибо не отдавала себе отчета в том, что делаю.

Просто я знала, что не смогу извиниться перед этой отвратительной толстой тварью. Я была в отчаянии, но не могла поступить иначе. Тьерри пришел в замешательство. Он почувствовал что-то вроде… жалости ко мне из-за обуявшей меня гордыни, которая, думалось ему, погубит мое будущее, и виной всему – ничтожное самолюбие. Он стал ласково рассказывать мне о преимуществах «Комеди Франсез», об опасностях, которые подстерегают меня, если я покину этот театр, приводил еще множество всяких доводов, один другого лучше и разумнее, и тут я расчувствовалась. Но когда, увидев, что я дрогнула, он опять решил пригласить мадемуазель Натали, я ощетинилась, словно дикий зверь:

– Нет, пусть не приходит, не то я снова ее ударю!

– В таком случае мне придется вызвать вашу матушку!

– Мне все равно, я вполне самостоятельна и вольна сама распоряжаться своей жизнью, я одна отвечаю за свои поступки!

– Хорошо, – сказал Тьерри, – я подумаю.

И он встал.

Я вернулась домой с твердым намерением ничего не рассказывать, но младшая сестра уже посеяла смуту, к тому же все преувеличив. Мое семейство пребывало в горестном волнении, горячо обсуждая случившееся; я нервничала. Мне не понравились сыпавшиеся со всех сторон упреки, и я заперлась в своей комнате, два раза повернув ключ.

Эта комната была ко мне, видно, благосклонна и приносила удачу, ибо на другой день я получила вызов из театра на читку «Долорес» господина Буиле: мне предлагали роль в новой пьесе!