Сапфо

Вечер настал — пора вам, юноши! Вечер к Олимпу
Долгожданное вот наконец-то светило возносит.
Время вставать, и столы оставить тучные время, —
Дева уже идет, уже Гименей призываем:
«О Гимен-Гименею, явись, о Гимен-Гименею!»
Юношам что ж уступать, молодки? Встаньте напротив!
Ноченосец огонь вовсю являет Этейский.
Так и есть — как они подскочили проворно-то, зришь ли?[181]
Подскочили не зря — запоют, побеждая на равных,
О Гимен-Гименею, явись, о Гимен-Гименею!..
Геспер, какой огонь зияет жесточе на небе?
Дщерь вырываешь ты из материнских объятий.
Из материнских дщерь объятий хранимую, дабы[182]
Юноше пылкому дать малышку чистую, вырвя.
Что вытворяют враги жестокие, град покоривши?
О Гимен-Гименею, явись, о Гимен-Гименею!
Геспер, какой огонь сияет приятней на небе?
Брак скрепляешь ты обещанный пламенем неким,
Как велели мужи, прапращуры древле велели…
Как сокрытый растет цветок за садовой оградой,
Недоступен скоту домашнему, плугом не срезан,
Холимый ветром, дождем питаемый, солнцем крепимый…
Так и дева — зазря стареет, покуда не взята;
Только в равный брак в урочное время вступает,
Больше мужу мила и противна родителям меньше…

(Катулл. Стихотворения. 62)

Стихотворный размер здесь — гекзаметр, как и в некоторых эпиталамиях Сапфо. Этим, однако, сходство не ограничивается. Геспер (вечерняя звезда) в абсолютно аналогичном контексте упоминается в одном из ее сочинений (Сапфо. фр. 104 Lobel-Page).

Можно обратить внимание еще на следующую деталь: в стихотворении Катулла упоминаются горы Олимп (в самом начале) и Эта («огонь Эгейский» фигурирует несколькими строками ниже). Первая из них особенно знаменита: ведь именно на ней греки (подчеркнем, греки, а отнюдь не римляне!) первоначально помещали своих богов, которые из-за этого так и стали называться — «олимпийскими» или «олимпийцами»). Гора Эта менее известна, но и в связи с ней есть что сказать. В частности, согласно мифам, именно на ней величайший из героев, Геракл, претерпел мученическую смерть — был сожжен заживо, а затем вознесен в сонм небожителей.

Итак, наличие некоего явно греческого образца, на который ориентировался римский лирик, несомненно. Более того, удается определить, в каком месте Греции был создан этот образец. Олимп и Эта изображены как находящиеся на западе, в стороне заката: ведь именно к ним движется Геспер, знаменуя наступление вечера.

Для кого эти горы могли восприниматься как западные? Однозначно не для Катулла: он жил в Риме, в Италии, по отношению к которой вся Эллада расположена на Востоке. Но и отнюдь не для каждого эллина они могли ассоциироваться с западной стороной света. Достаточно взглянуть на карту: Эта — на юге Фессалии, Олимп — на севере той же области, на ее границе с Македонией. Фессалия же является регионом в северо-восточной части Балканской (материковой) Греции.

На западе же Олимп и Эта были для тех эллинов, которые обитали, соответственно, далее, на востоке. Иными словами, для жителей островов Эгейского моря (и, конечно, еще Ионии). Лесбос как раз принадлежал к этим островам.

Итак, коль скоро известно, что Сапфо создавала эпиталамии и жила в таком месте, по отношению к которому Олимп и Эта находились на западе, уже и совсем не приходится сомневаться в том, что Катулл в вышецитированном памятнике подражает именно ей. Кстати, и очередное уподобление невесты цветку свидетельствует о том же самом.

Но, перелагая песнь митиленянки на латынь, внес ли в нее римлянин что-то от себя? Пожалуй, все-таки да. Гименеи Сапфо написаны так, чтобы исполняться хором девушек. А этот, катулловский, который мы здесь рассматриваем, построен по иному принципу: он представляет собой как бы диалог двух хоров, один из которых состоит из юношей, а второй — из девушек. Причем первым вступает юношеский хор; от лирики Сапфо такого было бы трудно ожидать.

* * *