Сапфировая скрижаль

— Мне понятно ваше стремление к великодушию. Вопреки очевидному знайте, что и мне это стремление не чуждо. Однако позвольте мне рассказать вам одну притчу из некоей книги, которую называют священной: три капли масла просят разрешения влиться в чашу с водой. Вода им отказывает, потому что, говорит она, вы не смешаетесь со мной, а будете на поверхности, и что бы потом ни делали, чтобы вымыть чашу, она останется масляной… Вы уловили намек?

— О какой священной книге вы говорите?

— О Талмуде… о Талмуде, донья Виверо… Сборнике учений великих раввинов.

Она тогда чуть было не заявила ему, что он видит в этой притче лишь то, что хочет видеть: свою мечту о единообразном мире, каким он его себе представляет. Но из осторожности промолчала.

— Вот что вы скажете фра Торквемаде, — сказала она человеку с птичьей головой. — Передайте ему следующее: я и шагу больше не сделаю в этой миссии без официального приказа Ее Величества. Отныне только от нее, и ее одной, я соглашусь принимать указания.

— Вы думаете, Великий Инквизитор может действовать без соизволения Ее Величества? Это немыслимо.

— Письмо, написанное королевой собственноручно, — стояла на своем Мануэла. — Иначе я все бросаю.

— Как вам будет угодно, донья Виверо.

Нет, определенно необходимо, чтобы в один прекрасный день кто-то наказал эту тварь за заносчивость. И мысль, что этим кем-то может оказаться он сам, Мендосе очень даже нравилась.

Жара несколько спала. Когда Мануэла нашла Саррага с Эзрой возле церкви Сан-Диего, солнышко красиво освещало паперть. Они поднялись по лестнице и вошли внутрь. Мягкий свет от свечей освещал фигуры молящихся.

— Вы уверены, что они похоронены здесь? — шепотом спросил Самуэль Эзра Мануэлу.

— Да. Служанка на постоялом дворе это подтвердила. К тому же смотрите… Вон там, перед алтарем.

И впрямь, в конце прохода возвышались два мраморных саркофага.

Араб замедлил шаг, все время исподволь оглядываясь по сторонам.

— Да что с вами, Сарраг? — лукаво вопросил раввин. — Неужто церковная болезнь?

— Я себя в жизни не чувствовал лучше. Мне просто несколько неуютно. Я впервые нахожусь в таком месте.

— Не тревожьтесь. Ни Моисей, ни Мухаммед на нас не обидятся. Они знают, что христианский мессия явился лишь ради заблудших овечек. А мы разве заблудшие овечки, шейх ибн Сарраг?

— Вы — быть может, ребе, — усмехнулся араб. — Но только не я.

— Пожалуйста, проявите уважение к этим людям, что предаются здесь молитве, — резко одернула их Мануэла.

— Сеньора права, — признал Эзра. — Надо проявить уважение.

— Уважение к идолопоклонникам? Да ведь это храм статуй!

— Уймитесь, будьте любезны! — цыкнула на него молодая женщина. — Никто ведь не издевается над вашими поклонами, над вашими призывами к молитве, напоминающими вопли насморочных носорогов. Так что…

— Ладно, замнем, — пробормотал сквозь зубы араб. Но все же не удержался от комментария: — Я и не думал, что вы столь же обидчивы, как наш друг монах. Кстати, а с чего это он вдруг решил подождать нас снаружи?

— Понятия не имею.

Но в глубине души она знала ответ. Может, она и ошибалась, но инстинктивно ощущала, что Варгас боится заходить в церковь, потому что все то, что она воплощала, в данный момент потеряло опору в его душе. И он прятался, как ребенок, уверенный, что за пределами церкви он будет скрыт от глаз Господних. Если только, конечно, не боялся любви, той самой, что привела к смерти влюбленных из Теруэля.

Они подошли к саркофагам. Под прозрачной крышкой лежали два юных тела. Девушка с ангельским ликом, лет двадцати пяти. И юноша такого же возраста.

— Значит, как и в истории с башнями-близнецами, эта любовь тоже окончилась трагически, — пробормотал Эзра.

— Если верить рассказу служанки из постоялого двора, то да.

Мануэле вдруг захотелось коснуться гробницы, и она провела рукой по каменному краю саркофага.

— Молодого человека звали Диего де Марсилья, а ее — Изабелла де Сегура.

— И они безумно любили друг друга.