Сапер. Том IV (СИ)

— Давай, уколи что надо. Мы его так не то что до Москвы, до самолета не довезем.

Я уже довольно смутно замечал Ильяза, который, как мне показалось, всё время рядом был, и Дробязгина, таскающего мои вещи, за чем-то возвращаясь. Мне почудилось, или Кирпонос тоже подходил? После того как мне вогнали укол морфия, все казалось сном. Весь гомон куда-то ушел, и я только успел порадоваться, что больше ничего вроде как не болит.

* * *

Очнулся я в самолете. Погано было, до ужаса. Башка трещит, во рту сушит. И всё тело ломит, аж выворачивает. Я с трудом открыл глаза и попытался осмотреться. Сверху навалено что-то, наверное, чтобы не замерз. Прямо перед носом край носилок с небрежно вытертым пятном рвоты. Да, Петя, кончилась твоя везуха. От такой хренотени помирать! Сколько их было по жизни, этих осколков? Да и не посчитаю, наверное. Тем более, с такой дурной головой как сейчас. Надо же было так вляпаться!

— Ой, проснувся! — заквохтал рядом знакомый голос. — Зараз, товарыш полковнык, водычки попыть.

И мне ко рту тут же прислонилось горлышко фляги. Вода была с привкусом дезинфекции и солоноватая на вкус, но я на такую ерунду поначалу даже внимания не обращал, потом уже, как чуток жажду утолил, распробовал. Ничего, и такой попьем.

— Где мы, Параска? — спросил я. Голос получился сиплый и глухой, горло саднило, будто мы накануне всю ночь песни орали.

— Скоро прилетим, товарищ полковник, — вдруг перешла она на русский. — А меня отправили вас сопровождать. Послушайте, — наклонилась она ко мне, — вы же не отошлете меня, когда вернетесь? Пожалуйста, Петр Николаевич, дорогой! Я уже с Ленкой этой поговорила, она сказала, что не в обиде. А Ильязу, гаду такому, пообещала, что женилку оторву.

— Еще слово, и ты своего мужа до конца войны не увидишь. Воды подай.

— Ой, только осторожно, много сразу не пейте, а то опять плохо станет!

Можно подумать, мне сейчас хорошо. Но я промолчал. В основном потому, что сил вообще не осталось, не только спорить, языком ворочать неохота было. И мысль вертелась одна — лучше бы сделали тот волшебный укольчик, чтобы опять забыться и ничего не болело бы.

* * *

Дорога до госпиталя запомнилась слабо. Я будто в потемках каких-то был. Куда-то несли, перекладывали, говорили вокруг, как на иностранном, я ни слова не понимал. А потом и вовсе всё слилось в какую-то бесконечную круговерть, в которой я от кого-то отбивался и пытался убежать.

А потом этот вечный кошмар закончился. Я открыл глаза и увидел белую простыню и чуть дальше — вытертый линолеум. Я остановился на надорванном кусочке, прибитом гвоздями, чтобы не задирался, и всё всматривался в него. Почему-то я подумал, что пока буду глазеть на это место, не вернусь в тяжелый и душный сон.

— Эй, девчата, кто там есть? — послышался молодой, почти мальчишеский голос. — Полковник очнулся!

Скоро на том кусочке пола показались чьи-то ступни, обутые в слишком просторные коричневые дерматиновые тапки.

— Ну что, касатик, бедокурить больше не будешь? — голос был женский, усталый, почти равнодушный.

— А я буянил? — из горла у меня вырвался какой-то хрип, и я закашлялся, не договорив последнее слово до конца.

— Было дело, — сказала женщина. — Лежи пока, докторшу позову.

И она ушла, пошаркивая спадающими с ног тапочками.

— Воды дайте, — попросил я, не поднимая голову. И так понятно, что рядом есть кто-то — пацан, который позвал девчат, никуда не делся.

— Да тут у нас лежачие все, — ответил мальчишка. — Сейчас Тимофеевна вернется, напоит вас.

— А где я хоть?

— Центральный военный госпиталь, — выпалил заученную фразу парень. — А врача зовут…

— Я и сама представлюсь, Коломенцев, — прервал его женский голос. — Стул мне подайте, — сказала она куда-то в сторону, и тут же по линолеуму прошелестели ножки — две я точно увидел перед собой.

— Здравствуйте, — прохрипел я, безуспешно попытавшись поднять голову.

— И вам, Петр Николаевич того же, — сказала женщина, садясь на стул и разглаживая на коленях белую ткань медицинского халата. — Зовут меня Татьяна Антоновна Авдюшко, военврач третьего ранга, ординатор хирургического отделения. И ваш лечащий врач. Расскажите, как чувствуете себя.

— Слабость.

— Это понятно. Еще что?

* * *

Пока меня крутили-вертели, стучали по мне и слушали, врач Авдюшко сообщила, что ранение мое осложнилось сепсисом, который, в свою очередь, осложнился септическим психозом. Из-за которого я последние шесть суток в себя не приходил, а только ругался матерно и пытался ударить всех, кто ко мне приближался. Так что меня привязали для моей же пользы, и лечили. Провели ревизию раны, обеспечив отток гноя, и сделали три переливания крови. Температура держится, но есть надежда, что теперь я пойду на поправку. Последнее я уже слышал с трудом, потому что снова провалился в сон.

Разбудили меня для кормежки и приема лекарств. Таблетки и порошки я глотнул, а вот после первой же ложки каши на меня напал такой жестокий приступ кашля, что мне казалось — из горла вот-вот куски легких полетят.