Санкция Айгер

— После.

Лонг-Айленд, 13 июня

Джонатан просто-напросто открыл глаза и тут же окончательно проснулся. Спокойный и счастливый. Впервые за много лет не было мутного, вязкого промежутка между сном и пробуждением. Он с наслаждением потянулся, прогибая спину и распрямляя все конечности, пока каждая мышца не затрепетала от приятного напряжения. Ему хотелось кричать, шуметь. Нога его коснулась влажного пятна на простыне, и он улыбнулся. Джемаймы в постели не было, но место, где она лежала, хранило ее тепло, а от подушки исходил легкий запах ее духов и ее самой.

Он выскочил из постели голый и наклонился над перилами хоров. Крутой угол, который цветные солнечные лучи отбрасывали внутрь церкви, свидетельствовал, что утро уже на исходе. Он позвал Джемайму, и голос его торжествующим эхом пронесся под сводами.

Она появилась в дверях ризницы, переоборудованной под кухню.

— Орали, сэр?

— С добрым утром!

— С добрым утром.

На ней был тот ладный льняной костюм, в котором она приехала, и оттого казалось, что в полумраке от нее исходит белое сияние.

— Пока вы изволите принимать ванну, я приготовлю кофе.

И она исчезла в дверях ризницы.

Он плескался в римской ванне и пел громко, но не очень красиво. Чем же они сегодня займутся? Поедут в город? Или тут побездельничают? А не все ли равно? Он вытерся и надел халат. Сколько же лет он не просыпался так поздно? Должно быть, уже около…

О, Господи! Писсарро! Он же обещал торговцу забрать картину до полудня!

Он сел на край постели, с нетерпением ожидая, пока на том конце снимут трубку.

— Алло! Я слушаю. — Голос торговца был весь пропитан лживыми нотками поддельного интереса.

— Джонатан Хэмлок.

— Ах, да. Откуда вы? Почему звоните?

— Из дома.

— Не понимаю, Джонатан. Уже двенадцатый час. Как же вы сможете успеть к полудню?

— Никак не смогу. Я хочу, чтобы вы придержали для меня картину на пару часов. Я уже выезжаю.

— Нет нужды торопиться. Картину я придержать не могу. Я уже говорил вам, что у меня появился другой покупатель. Он сейчас у меня. Трагично, конечно, но я же предупреждал вас, чтобы не опаздывали. Сделка есть сделка.

— Дайте мне хоть час.

— У меня связаны руки.

— Вы сказали, что другой покупатель дает двенадцать тысяч. Я согласен.

— Если бы я только мог, мой милый друг! Но сделка есть…

— Назовите цену.

— Мне очень жаль, Джонатан. Другой покупатель говорит, что перекроет любую вашу цену. Но раз уж вы предложили пятнадцать тысяч, я справлюсь у него. — На том конце послышалось невнятное бормотание. — Джонатан, он говорит — шестнадцать. Что я могу поделать?

— Кто другой покупатель?

— Джонатан! — Голос торговца был исполнен благородного негодования.

— За эти сведения я заплачу лишнюю тысячу.

— Как же я могу сказать вам, Джонатан? А мои этические принципы? И к тому же он тут, в одной комнате со мной.

— Ясно. Хорошо, я вам его опишу. Скажите только «да», если описание подойдет. Тысяча долларов за один слог.

— По такой таксе сколько же будет стоить подробное объяснение?

— Это блондин с короткой стрижкой, плотный, глаза маленькие, близко посаженные, лицо тяжелое, плоское, одет, скорее всего, в спортивный пиджак, галстук и носки непременно в самом дурном вкусе, и наверняка сидит у вас в доме, не сняв шляпу.

— В самую точку, Джонатан! Точно, как тысяча долларов.

Значит, это был Клемент Поуп.

— Я знаю этого человека. У него должна быть предельная цена. Безграничного пользования фондами хозяин ему никогда не доверит. Я предлагаю восемнадцать тысяч.

Голос торговца преисполнился уважения.

— У вас есть столько наличности, Джонатан?

— Есть.

На том конце последовало продолжительное и сердитое бормотание.

— Джонатан! У меня для вас чудесные новости. Он говорит, что может перекрыть вашу цену, только у него при себе нет таких денег. Он сможет их добыть только через несколько часов. Поэтому, дорогой мой друг, если вы будете здесь к часу и привезете девятнадцать тысяч долларов, картина ваша, и мое благословение в придачу.

— Девятнадцать тысяч?

— А плата за информацию?

За картину Джонатан выложит почти все, что имеет, и придется ему изыскать какой-то способ разобраться с долгами и с жалованьем мистеру Монку. Но зато у него будет Писсарро.

— Отлично. К часу буду.

— Великолепно, Джонатан. Моя жена приготовит вам чашечку чаю. Теперь скажите мне, как вы себя чувствуете? Как дети?

Джонатан повторил условия договоренности, чтобы не было никакой ошибки, и повесил трубку.

Еще несколько минут он сидел на краю постели, устремив взор в пространство. Его ненависть к Дракону и Поупу собралась в один комок, крепкий, как алмаз. Затем он ощутил запах кофе и вспомнил о Джемайме.

Она ушла. И с нею исчез голубой конверт, пухлый от стодолларовых банкнот.

В последовавшей серии поспешных телефонных звонков в надежде спасти, по крайней мере, картину, Джонатан узнал, что Дракон, недомогающий после очередного переливания крови, не станет говорить с ним и что торговец, хоть и выразивший глубокое сочувствие ему лично и заботу о здоровье членов его семьи, тверд в своем намерении продать Писсарро Поупу, как только будут предъявлены деньги.