Санкция Айгер

Монреаль — Нью-Йорк — Лонг-Айленд, 10 июня

Ожидая взлета, Джонатан поставил портфель на соседнее кресло, там же разложил бумаги и начал набрасывать статью под названием «Тулуз-Лотрек: социальная ответственность художника», которую давно уже обещал одному художественному журналу с либеральным уклоном. Он мог расположиться с комфортом, поскольку взял себе за правило, когда издержки берет на себя ЦИР, покупать два билета на соседние места, чтобы не вступать в нежелательные беседы. Эта роскошь в данном случае оказалась излишней — салон первого класса был почти пуст.

Голос командира экипажа, зазвучавший в динамиках с интонацией, передававшей и чувство собственного превосходства над пассажирами, и несомненно плебейское происхождение говорящего, заверил Джонатана, что уж он-то, командир, знает, куда летит самолет и на какой высоте будет проходить полет. Интерес Джонатана к статье о Лотреке был слишком хрупок и подобного вмешательства пережить не мог. Поэтому Джонатан принялся просматривать книгу, которую обещал отрецензировать — монографию под названием «Тильман-Риманшнайдер: человек и его время». Джонатан был знаком с автором и наперед знал, что в книге тот будет пытаться угодить и читателям-специалистам и широкой аудитории, чередовать напыщенное наукообразие с сентиментальной слащавостью. Тем не менее, он намеревался дать на книгу положительную рецензию, исходя из им самим разработанной теории, что самый надежный способ удержаться на вершине в своей профессии — поощрять и поддерживать людей, заведомо бездарных.

Терпкий и легкий аромат ее духов он ощутил как мимолетное прикосновенье. Этот аромат помнится ему и по сей день, наплывая внезапно и как раз в те моменты, когда ему этого меньше всего хочется.

— Оба места ваши?

Он кивнул, не отрывая глаз от книги. Лишь самым краешком глаза он скользнул по ее платью — и испытал большое разочарование. На ней была форма стюардессы, и он тут же выбросил ее из головы: стюардессы, равно как медсестры, — это то, чем мужчина вынужден довольствоваться в незнакомом городе, когда нет времени искать женщину.

— У кого-то из бичевателей пороков буржуазии, кажется у Веблена, есть на подобный случай неплохая фраза. — Голос ее был подобен струе теплого меда.

Удивленный ее эрудицией, столь необычной для стюардессы, он закрыл лежащую на коленях книгу и посмотрел прямо в ее спокойные, веселые глаза. Карие, с золотыми блестками, как на костюме Арлекина.

— Эту фразу с тем же успехом могла бы произнести служанка в последнем действии пьесы.

Она легонько засмеялась: крепкие белые зубы и чуть выпяченные губы. Затем она поставила галочку в блокноте напротив его фамилии в списке пассажиров и пошла в хвост самолета отметить других пассажиров. Он смотрел ей вслед с нескрываемым любопытством — на ее упругую попку характерной африканской формы, придающей нечто особенное осанке и походке женщин черной расы. Он вернулся к книге о Риманшнайдере, но глаза его скользили по страницам, не оставляя в мозгу ни слова. Потом он что-то писал; потом задремал.

— Говно? — спросила она, склонившись над его ухом.

Он проснулся и, повернув голову, посмотрел на нее.

— Простите?

Это движение приблизило к нему ее бюст на расстояние в три дюйма, но он продолжал смотреть ей в глаза.

Она засмеялась, в карих глазах снова проступили золотые арлекинские блестки. Она присела на ручку кресла.

— Вам угодно было начать беседу со слова «говно», не так ли?

— Заметьте, это было не утверждение, а вопрос.

— Это что же: чай, кофе; молоко или?..

— Ну нет, этим потчуют только у наших конкурентов. Просто я заглянула в ваши записки и увидела там слово «говно» с двумя восклицательными знаками. Вот я и спросила.

— А-а. Так это комментарий к содержанию книги, на которую я пишу рецензию.

— Трактат об экскрементах?

— Нет. Дрянная искусствоведческая работа, изобилующая явными или скрытыми алогизмами и грешащая псевдоазианийской витиеватостью изложения.

Она ухмыльнулась.

— Явные или скрытые алогизмы я еще кое-как выдерживаю, а вот от псевдоазианийской витиеватости изложения у меня голова болит до самой задницы.

Джонатан наслаждался созерцанием ее глаз, уголки которых были по-азиатски приподняты. В этих глазах таился еле заметный намек на насмешку.

— Я отказываюсь верить, что вы — стюардесса.

— Иными словами, «что такая девушка, как вы, делает в…»? По правде говоря, я вовсе не стюардесса. Я — переодетый угонщик.

— Это обнадеживает. Как вас зовут?

— Джемайма.

— Прекратите.

— Я вас не разыгрываю. Меня на самом деле так зовут. Джемайма Браун. Моя мама была помешана на этнических традициях.

— Ну, как угодно. Только если мы оба признаем, что для темнокожей девушки такое имя — это уже чересчур.

— Не знаю. С таким именем, как Джемайма, тебя лучше помнят. — Она уселась поудобнее, и юбка при этом слегка задралась.

Джонатан приложил все усилия, чтобы этого не заметить.

— Крайне сомнительно, чтобы кто-то мог вас легко забыть. Даже если бы вас звали Фред.

— Бог с вами, доктор Хэмлок? Неужели вы из тех, кто клеит стюардесс?