Санкт-Петербургская быль

Фроленко виновато вздохнул. Желая угодить Плеханову, он, кажется, переусердствовал.

– Извините, голубушка, бес попутал, – попробовал отшутиться Фроленко. – Девушки вы серьезные, знаю, зря в драку не кинулись бы, да мало ли что может произойти, все ж таки. Полиции тут переодетой до черта. Зачем еще вам, женщинам, рисковать. Прав же Жорж!

Фроленко сообщил девушкам, что выступать на могиле с речью от лица социалистов поручено Плеханову.

– И это, учтите, несмотря на прошлогоднюю историю, – добавил многозначительно южанин. – Не всякий другой стал бы выступать после той истории.

На девушек эти слова произвели впечатление. Они знали, на что намекал Фроленко.

Ровно год назад, в декабре, здесь, в Петербурге, на площади у Казанского собора землевольцы устроили демонстрацию, которая затем прогремела на всю империю. Вот на этой-то демонстрации и отличился Плеханов. Он произнес речь, за которую, если бы был тогда схвачен, очутился бы в Шлиссельбурге на долгие годы или на пожизненной каторге в Сибири. И вот сейчас, не считаясь с опасностью, он бесстрашно взялся снова сказать речь на могиле, рискуя быть опознанным шпиками.

– А мы его защитим, если придется, – заявила Вера Засулич южанину. – Вы уж как хотите.

В этот момент мимо прошел Курнеев. Майор держался до сих пор вдали от места захоронения Некрасова, явно нарушая наказ Трепова. Да уж очень боялся майор сорваться, не стерпеть, лучше от греха подальше. А сейчас Курнеев все же решил послушать, о чем станут говорить на могиле. Широкая спина майора еще не успела скрыться в толпе, окружавшей могилу, как у Фроленко вырвалось:

– Рыскают тут, собаки! Видели, кто сейчас туда протиснулся? Треповский холуй, его личный телохранитель!

Вера удивленно спросила:

– А вы его откуда знаете?

– Мерзавца такого не знать! – проговорил, хмурясь, Михаил. – Бывший смотритель предварилки! Это как раз при нем летом опозорили Боголюбова. Сам верховодил всей драмой.

– Кстати, скажите, Михаил, – обратилась к южанину Маша, – а как обстоит с тем «делом», о котором вы знаете?

Слово «дело» Маша выразительно подчеркнула.

– Должно быть, делается, – ответил южанин.

– А точнее?

– Ничего не знаю, – пожал плечами Фроленко.

– Вы знаете! – почему-то сразу повысив голос, вступилась Вера Засулич. – Вы скажите, делается что-нибудь всерьез или нет?

– Да все пока готовится, обдумывается как будто. Вроде бы… – Фроленко отвечал, с трудом подыскивая самые, казалось бы, простые слова. – Меня в курсе дела особенно не держат. Какие-то люди этим здесь заняты – вот все, что я знаю.

– Долго тянется это все, – проговорила Вера тоже почему-то с трудом: ее губы побелели и едва шевелились, а между бровей опять пролегла морщинка. – Слишком долго что-то…

Фроленко, похоже, хитрил. Глаза у него бегали по сторонам, странно блестели.

– Так ведь дело не простое, девушки! Тут надо все сперва обдумать, подготовить. Серьезное же дело, голубушки, очень серьезное!

Видимо, он что-то таил, и девушки, почувствовав это, переглянулись.

– Ладно, – махнула рукой Маша.

– Нет, не ладно, – не успокаивалась Вера. – Я понимаю, дело серьезное, да что ж из того? Сидеть сложа руки? Все на этом свете серьезно, – продолжала Засулич, все больше горячась. – Что жизнь наша? Если можно взять честного человека, бросить в тюрьму и держать годами, если можно не только его засудить, а и высечь, как это сделал Трепов с Боголюбовым, то такая жизнь ничего не стоит, если не протестовать! Видно, у нас еще слабо развито чувство собственного достоинства, если мы можем такое сносить! Вот что, Михаил, горько сознавать.

Фроленко, опустив голову, задумчиво долбил снег носком сапога.

– Да, да, да, – пробормотал южанин. – Да, да… Болит душа, что говорить… Очень болит…

Мы скоро узнаем, о каком «деле» шла речь.

5

Короток день в конце декабря. Никто не заметил, как он пробежал, начало смеркаться, а речи на могиле всё продолжались.

Говорил у могилы высокий человек с желтым худощавым лицом, напоминавшим суровые лики святых, как их рисуют на иконах. Это был известный всей России писатель Федор Достоевский. С глубокой болью говорил он о покойном поэте.

Когда он сказал, что Некрасов по своему значению и таланту был не ниже Пушкина и Лермонтова, в толпе закричали:

– Он был выше, выше их!

Голоса слышались оттуда, где стояли Плеханов и его друзья. Обернувшись в ту сторону, Достоевский растерянно покашлял, но скоро нашелся и ответил:

– Не выше, но и не ниже…

Наступил черед Плеханова. Он говорил речь, стоя с обнаженной головой у самой могилы. С хмурым любопытством поглядывал на него издали Достоевский.