Сандро из Чегема. Том 3

Мой панически быстрый обратный путь сопровождался несколькими выкриками его, которые я не мог разобрать за шумом моего спуска. По-видимому, он мне кричал, чтобы я спокойнее спускался, но я не расслышал его слов.

В тот вечер я услышал от дяди самую приятную похвалу, которую я когда-либо слышал в свой адрес. Он сидел в кухне перед очажным огнем и, кивнув в мою сторону, сказал маме:

— Этот твой сегодня на такое дерево взобрался, куда ни один горожанин не посмел бы, хоть соберись они гурьбой под этим орехом…

Мама, конечно, стала меня ругать, но я был счастлив, что дядя Кязым, обычно такой насмешливый, меня похвалил.

* * *

Я вспоминаю дождливый вечер сорок второго года. Мы сидим и ужинаем у горящего очага. Дяди нет, он мобилизован рубить дрова. Вдали от дома, на самом косогоре, нависающем над котловиной Сабида, лают собаки — наши, соседские. Но мы на это не обращаем внимания, мало ли что собаки могут учуять в котловине Сабида

— Ша, — вдруг говорит тетушка и, перестав есть, прислушивается к ночной темноте, к распахнутой двери кухни.

Мы перестаем жевать и прислушиваемся вместе с ней, но ничего, кроме шума дождя, отдаленного лая собак и еще более отдаленной, где-то там за перевалом, артиллерийской канонады, ничего не слышим. В распахнутой двери стоит тетушка и, неподвижная от напряжения, прислушивается к чему-то.

— Вроде что-то послышалось, — говорит она и, возвратившись в кухню, усаживается за наш низенький столик. Все продолжают есть.

— Ша, — вдруг снова она останавливает нас и теперь выходит на открытую веранду, — вроде чей-то голос слышится…

Мы снова перестаем жевать и прислушиваемся к ночи. Но ничего, кроме шума дождя, лая собак и отдаленной канонады с перевала, нельзя различить.

— Вроде чья-то корова мычит, — говорит тетушка, но мы ничего не слышим. У тетушки самый острый слух.

Мы все, нас четверо детей, выходим на веранду и слушаем. В кухне остается только дедушка.

Сначала мы ничего не слышим, но через некоторое время, когда собачий лай становится едва различимым, собаки побежали вниз к котловине Сабида, мы слышим, до нас доносится жалобное мычание:

— М-му-уу!

— Чья-то корова застряла в лесу, — говорит тетушка, — видно, ее широколапый терзает…

Мы снова прислушиваемся. Сквозь порывы ветра шум дождя то усиливается, то слабеет. В свете молнии я замечаю в соседнем доме одинокую фигуру нашей двоюродной сестры Лилиши. Она тоже стоит на веранде и слушает ночь. Мать и отец ее давно умерли, единственный родной брат ее Чунка, служивший где-то на западной границе, видимо, погиб, от него нет ни письма, ни весточки с начала войны.

Мы снова прислушиваемся к ночи. И теперь вдруг отчетливо доносится жалобное, как бы зовущее людей:

— М-му-уу!

— Вернули бы мне молодость хоть на день, — говорит из кухни дедушка, — я бы показал широколапому…

— Да помолчи ты! — отмахивается от него тетушка, и мы снова прислушиваемся к ночи, к шуму дождя, сквозь который снова доносится:

— М-му-уу!

— Пропала, бедняга, — говорит тетушка, — как жаль, что хозяина нет…

Она имеет в виду не хозяина коровы, а своего мужа дядю Кязыма. Он бы обязательно спустился с ружьем и, наверное, убил бы медведя, но его сейчас нет дома, он в селе Атара рубит лес. Я представляю себе, как в эту жуткую темень, дождь дядя спускается с ружьем в котловину Сабида, и мне становится не по себе. Я чувствую, что я бы ни за что не осмелился это сделать: ночь, жуткий дождь, крутая тропинка, ведущая в котловину, и там где-то в глубине ее разъяренный медведь убивает корову…

Из козьего загона, он отсюда не виден, доносится бряканье колокольца и глухой шум. Уж не напал ли кто на коз?

— Беспокоятся, чуют… — говорит тетушка, глядя в темноту.

— Эгей, Адгур, — кричит тетушка в темноту, — вы что-нибудь слышите?!

Она кричит в сторону дома Исы, одного из братьев мужа. Там сейчас живут только брат и сестра. Остальные — отец, мать, старшая сестра — все умерли от туберкулеза. Болен и Адгур, и только Зарифа, его сестра, не тронута болезнью.

— Слышим, слышим! — кричит оттуда Зарифа. — Корова из котловины Сабида.

— Ваш скот на месте? — кричит тетушка в темноту.

— На месте, на месте! — доносится голос Зарифы.

— Эй, вы, что там случилось? — кричит тетя Маша, услыхав перекликающиеся голоса.

Тетя Маша со своим семейством живет в низинке, недалеко от родника, и туда звуки, доносящиеся из котловины Сабида, не доходят.

— Чью-то корову терзает широколапый, — кричит тетушка Нуца, — ваш скот на месте?

— На месте! На месте! — хором вместе с тетей Машей отвечают ее дочери.

На несколько минут все смолкает, и только слышен шум дождя и далекая с перевала канонада. Потом снова из козьего загона доносится лихорадочное бряканье колокольца и шум встревоженного стада.

— Боятся… чуют… — говорит тетушка. Потом козы смолкают, и из котловины Сабида снова доносится мучительный рев:

— М-му-уу!

— Да что это он так долго с нею возится? — говорит Ремзик, самый младший из нас.

— Значит, корова сопротивляется, — отвечает ему сестричка.

— Разве может корова сопротивляться медведю, — спрашивает Ремзик, — дедушка, разве может?