Самый жаркий день (СИ)

Иван Саввич выругался себе под нос, и я его понимала. Кажется, масштабы неприятностей оказались больше, чем казалось прежде.

В Красном Селе могло быть только одно имение – дом Александра Чернышева, жениха княжны Белосельской-Белозерской. Об этом потенциальном союзе судачил весь свет, перемывая косточки «молодым», ведь еще не утих скандал с разводом Александра Ивановича и его первой супруги – Теофилы Радзивилл, для которой брак с русским генерал-майором был уже третьим! Дочь самозванного графа Моравского была едва ли не насильно выдана за старого графа Старженского, но понесла ребенка от своего кузена – князя Доминика Радзивилла. Муж такого позора терпеть не стал: ребенка своим не признал и подал на развод. Доминик же по настоянию семьи женился на богатой дворянке Изабелле Мнишек, которая, однако, быстро поняла, что женой она будет только по закону, и тоже потребовала расторжения брака. Только после этого любящие сердца соединились, однако счастье продлилось ровно до того дня, когда от состояния князя не остались считанные злотые. Теофила, не скрываясь, закрутила роман с графом Потоцким, и Радзивилл вызвал последнего на дуэль, где и нашел свою смерть[4]. Вот только и Потоцкий был отставлен в пользу генерала Чернышева!

Но и здесь ветренная полька долго не смогла сдерживать свой любвеобильный нрав и уже в 1817 году потребовала признания брака недействительным, сразу два католических суда приняли ее сторону. Александр Иванович, изрядно настрадавшись, получил свой развод уже от православного Синода, и теперь галантно ухаживал за княжной Елизаветой. Злые языки говорили, что юная красавица, которой только исполнилось семнадцать, отвечает на воздыхания генерала из жалости к его несчастью с прошлой супругой, укатившей не скрываясь с юнкером Сережей Безобразовым в Париж. Тот в противоположность своей фамилии славился своей необычайной красотой. И сильным талантом: Мани щедро даровал ему Свет.

Но вот в чем Чернышева сложно было бы заподозрить, так это в участии в перевороте. Офицером он всегда считался смелым, пулям не кланяющимся, рассудительным в бою и хитрым в разведке. Ужель и его поразила заговорщицкая болезнь?

Ехать сейчас в такую даль было бы нелепо, но Горголи уже отдавал приказы. Он сел за стол, затребовал бумагу и перо и принялся писать просьбу выделить ответственному приставу сопровождение из солдат для задержания опасных преступников. Удивительные превратности судьбы: деревня была пожалована еще Петром Алексеевичем своему соратнику и сподвижнику Григорию Чернышеву, от его дочери пошли князья Белосельские-Белозерские, а теперь будущие супруги поставили там будущее родовое поместье, в котором будет заправлять другая ветвь Чернышевых, всегда считавшаяся даже не младшей – захудалой.

– Сегодня у нас одиннадцатое, – заметил генерал. – Пироскаф[5] прибудет пятнадцатого. Что будем делать, Александра Платоновна?

– Канцелярию привлекать, – мрачно сказала я. – Это дело не по Вам, Иван Саввич, а неудачу Вам не простят.

Обер-полицмейстер насупился, но обижаться на меня смысла не имело: я говорила истинную правду! Не в силах приставы и городовые разобраться тут, упустят они посланца Дюпре.

Нет, здесь нужны волки в овечьих шкурах.

Я посмотрела на своих охранников, и Тимка с пониманием кивнул.

Ох, не простые они у меня.

Домой вернулись к вечеру, предварительно заехали в ресторацию на Гороховой, где я утолила голод: живот уже крутило от него. Тимофей и Григорий уже привыкли, что я требую от них сопровождать меня в том числе и за столом в заведениях, поэтому давно перестали мяться и говорить, что не положено так и некомельфо. Тем более что после памятного посещения мной «Красного кабачка», где пришлось устроить дуэль с немецкой княгиней, это было вполне оправданно. Кстати, давно ничего не слышно о Луизе-Шарлотте, с ее темпераментом она должна была бы стать предметом неоднократных обсуждений своего поведения. Но нет, словно и не было такой принцессы.

А вот в квартире ждал сюрприз.

В гостиной распивали чаи сразу же три бывших лицеиста, и одного из них мне бы сейчас точно не стоило видеть.

Саша Пушкин изящно размахивал чашкой и читал зардевшейся Таньке стихотворение, в котором я пока не услышала ни единого бранного слова, но пошлостью от него разило за версту. Горничная охала и прыскала со смеху.

Саша Горчаков старался сохранять невозмутимый вид, однако тоже улыбался непристойной шутке товарища.

А их лучший друг Ваня Пущин сидел бледный, как сама смерть, и смотрел в одну точку. На белоснежной скатерти не было ни пятнышка, но что-то на ней этот заговорщик нашел, потому что не поднял взгляд даже при моем появлении.

– Александра Платоновна! – прервал свои вирши Пушкин. – Сердечно рады Вас видеть!

Горчаков встал и поклонился, а вот Иван и не пошевелился.

Я молча прошла к столу и уселась на отставленный стул. В комнате воцарилась тишина, Танька предпочла скрыться в уголке. Гриша прошел к окну, а Тимка прислонился к дверному косяку, сложив руки на груди. Нукеры источали из себя угрозу и неумолимое наказание, приди кому в голову перечить их хозяйке.