Самый старший лейтенант. Разведгруппа из будущего

Женька с тревогой глянул на командиршу. Выглядела она почти нормально, крови не видно, сознание терять не собиралась. Только выражение лица мученическое.

Стрельба вспыхнула с новой силой. Пулеметные очереди смешались с глухими выстрелами танковых орудий. Ну да, там, у монастыря, бронетехники полно. И пехоты хватает. Хорошо, что рассредоточили.

— Кать, давай на плацдарм покрупнее переберемся. Тут или у тебя голова закружится, или у меня.

— Только без шума…

Начальница сделала боком шажок, выглянула и выбралась в промоину. Женька наконец осмелился глянуть вниз, от ужаса вжался спиной в стену, кое-как перебрался с «балкончика».

Пылал костерок, шкворчала тушенка. У края промоины лежал, раскинув короткие ноги, боец, осторожно наблюдал за дорогой.

— Красноармеец Торчок! — приглушенно окликнула Катрин.

Боец крутанулся, вскидывая длинную винтовку, потеряв равновесие, и кубарем покатился на дно промоины.

— Свои, свои, — поспешно заверила Катрин.

— Та увидал, чо свои, — с досадой сказал красноармеец, принимая нормальное положение.

— Тебе нужно вооружение сменить на карабин, — сказал Женька, уворачиваясь от винтовочного ствола.

— Та был карабин. Третьего дня повредило, — хмуро объяснил боец. — Мне сейчас больше граната потребна. Две уже стратил.

— Что там творится? — Катрин, морщась, вскарабкалась к краю промоины.

— Германец пораненный та дохляк, — Торчок передвинул подсумки на пузо, озабоченно взвесил. — Справа по дороге бой идет. Слева небось опять германец. Отсекло нас, товарищи командиры, я так соображаю.

— Отсекло только меня, и то терпимо, — так же сумрачно сказала Катрин. — Гранат и патронов вокруг хватает. Несколько фиговее будет, если немцев всех у монастыря не положат и они решат отойти на исходные. Тогда этим же путем драпанут. Давят их, судя по всему, крепко. Слушай, Павло Захарович, у тебя случайно перевязочного пакета нет?

— Как же нет? Пожалуйте, — боец выудил из кармана кисет, потом кресало, узелок с кусками сахара и, наконец, замурзанный от долговременного хранения перевязочный пакет.

— Огромное тебе спасибо от всего женского населения Советского Союза, — прочувственно сказала Катрин. — Понаблюдай, пока мне братишка помощь окажет.

Торчок сноровисто полез к кромке промоины.

— Земляков, я вынуждена рассчитывать на твою врожденную интеллигентность, — шепотом сказала начальница. — Ухмыльнешься — вниз полетишь.

— С чего это я ухмыляться буду?

Осколок гранаты зацепил начальницу чуть ниже спины. Крошечную дыру на маскировочной ткани едва разглядишь, да и крови особо не видно. Женька осторожно оттянул форменные брюки. Здесь крови было побольше. Спортивные трусы, и так порядком истончившиеся вследствие известного эффекта «прыжка», оказались пропороты. Начальница скрипнула зубами. Женька приспустил резинку спортивного белья и разодрал пакет. Бинт выглядел практически белым и, может быть, даже частично стерильным.

— Сильно? — сквозь зубы поинтересовалась начальница.

— Ерунда, царапина. — Женька стер кровь и машинально оценил окружности командирши. Идеальная попка, что ни говори. Гладенькая, упругая, и легкие осколочные повреждения ее не портят.

— Ты чего там замер?

— Примериваюсь, как бинтовать. Тут, собственно, и лейкопластырем можно было обойтись.

— Прилепи хоть бинт.

Женька изобразил что-то вроде марлевой подушечки, прихватил несколькими витками бинта.

— Нормально. Как поется, «милый шрам на любимой попе» или что-то в этом роде.

— Не болтай, меня гораздо выше задницы повредило, — обиделась начальница.

— Ладно-ладно. Будем считать — это поясница. Сделаешь татуировку или еще какую фенечку. Собственно, тут и стринги все прикроют.

Боец Торчок озадаченно оглянулся.

— Наблюдай! — зашипела начальница, спешно натягивая штаны.

Дороги почти не было видно, сплошь трупы. Женька опустил бинокль. Лучше уж невооруженным глазом, тут все равно каких-то метров двести. У остатков заграждения корчился, хрипло кричал раненый. Кто-то еще шевелился, долетали стоны. За дорогой лежали и свои — те, кто из окопов не в ту сторону побежал. Где-то в километре шел бой, изредка взрывались снаряды и на дороге.

Жуткое зрелище. Ватерлоо какое-то. Уж, казалось, два века (или полтора?), как сомкнутым строем на мины и винтовки никто не ходит. Что там с немцами на Херсонесе случилось, раз они такой суицид учинили? Сколько их шло? Сводный полк? Больше?

По дороге, пошатываясь, брел человек. Назад, от Фиолента. Там, у монастыря, видимо, уже заканчивалось — еще вели скороговорку пулеметы, но глухого стука танковых пушек уже не было слышно. Дальше к западу, на дорогу и укрепленные высоты, вновь и вновь ложились серии тяжелых мин. Человек — наверное, немец, судить можно было только по коротким сапогам, выше все было черным, обгоревшим, даже голова блестела черно-багровым, — упорно брел к минометным разрывам, спотыкался о трупы. Зацепился ногой за ружейный ремень, слепо поволок за собой маузеровский карабин.

Женька прицелился, — можно снять одиночным — к характеру МР-40 рядовой младший лейтенант вполне приноровился. Но палец на спуск не нажал. Черт его знает, нужно бить таких… зомби?