Самый кайф

– Мне завтра очень рано вставать, – наконец заявил он и, чтобы мы его лучше поняли, заговорил по-русски без акцента.

– Кто рано встает, тому бог дает, – совсем по-русски продолжил хозяин квартиры, в которой мы рассчитывали досидеть до утра и отправиться на вокзал.

– А может, бога и нет? – слабо предположил я.

– Что вы, что вы – бог есть! – настаивал венгр, и мы с Джорджем поняли, что нам пора сваливать.

Счастливо улыбаясь, поблагодарили за приют и отправились на зимнюю улицу. Было совсем холодно. В метро я первый раз в своей жизни увидел нищих. Причем целую их толпу, лежащую на полу.

На вокзале же не топили. Предстояло всю ночь на этом вокзале мерзнуть! Негры-спекулянты лежали в одном из коридоров вповалку. В зале ожидания имелась одна, но очень большая и очень горячая батарея. Обняв ее, спал какой-то расхристанный, плохо пахнущий гражданин Земли. Мы с Джорджем присели на краешек скамейки, оккупированной пьяным, почувствовали колебания теплого воздуха. Появилась надежда выжить и добраться все-таки до теплой Италии.

– Бля-бля-бля-бля, – недовольно заворчал космополит и стал пинаться ногами.

Можно было сдаться и отправиться спать на пол к африканцам. Но русский рок закалил нас в музыкальных боях.

– Ну ты, урод! – с угрозой произнес я и сбросил космополита с теплой скамейки.

– Убью! – добавил Анатолий Августович, и пьяный понял, что не его взяла, поднялся и побрел к неграм.

За час до поезда все артисты стояли на перроне. Никто не опоздал, и мы покатили в Италию. Так же, только один, ехал Вилли Усов. О нем – скоро.

Европа состоит из маленьких стран. Лузгали мы эти страны, как семечки. Скоро Венгрия кончилась и началась Югославия. В одном из городов, забыл в каком, поезд стоял полчаса и я пробежал вокруг вокзала, посмотрел последнюю славянскую землю. Вокруг торговали чем попало, и на ценниках с трудом умещались нули. Про инфляцию я еще ничего не знал и удивлялся.

Поезд порыл дальше, и в нашем купе оказался полный, приятной внешности мужчина средних лет с огромным чемоданом. Алжирец. Когда-то он учился в Москве, теперь работал инженером-мелиоратором. Наш портвейн давно кончился, а у алжирца имелась бутылочка.

– Еду во Францию к сестре, – сказал алжирец, когда мы выпили по первой. – Но через Италию ехать! Пограничники все время бомбистов-террористов ищут. Могут и с поезда снять. Араб же я только по происхождению. А по сути – инженер-мелиоратор.

– Да, – кивнул Джордж, – абсурд!

Чем ближе к итальянской границе, тем больше инженер волновался. Он вытирал вспотевший лоб платком и курил сигару. Нонконформисты струились по вагону, слышались реплики:

– Италия, скоро Италия! Скоро свободный мир!

Наконец поезд остановился и появились погранцы в пестрых фуражках. Они обходили купе за купе, брали красные паспортины, вскрикивали радостно:

– Руссо! Руссо!

Зашли к нам, улыбаются. В кучу красных паспортов я засунул паспорт алжирца.

– Руссо! Руссо! – вскрикивал пограничник, листая паспорта, и вдруг замолк, спросил мрачно: – Арабо?

– Уи, синьоре. – Инженер сидел ни жив ни мертв.

– Выходи!

Алжирец почти плакал. Мы помогли ему вынести чемоданы из вагона.

– Да здравствует Советский Союз! – сказал инженер на прощанье, и мы поехали дальше.

Рано утром мы приехали в Рим – колыбель европейской цивилизации. После долгой дороги нас несколько покачивало в этой колыбели. Напротив вокзала, посреди площади, по которой в несколько рядов несутся машины, – что-то вроде скверика с монументом. Там нас должны встречать. Должны были встречать и Усова. Через неделю мы выпивали на Форуме, сидя на античном мраморе, из граненых стаканчиков, взятых в Италию из Питера вместе с маленькой; выпивали за здравие Вечного города, за римское право, за нас и за вас. Вот что тогда рассказал Усов:

«Я вышел из вокзала с чемоданом и сумкой. Дождался зеленого света и перешел площадь. Только я пошел к монументу на встречу, как набежала откуда-то толпа девок-малолеток. Цыганистые такие с виду. Они стали меня дергать за разные части тела и одежды. А я отмахивался. Они чего-то прощебетали и убежали. Поставил чемодан и стал поправлять одежду. Вижу – сумка открыта! Роюсь в ней – нет бумажника! В нем – паспорт и обратный билет! За секунду я понял, что стал международным бомжом. Оборачиваюсь и вижу, как девичья стайка бежит, перескакивая через машины. Бросаю чемодан на хер и бегу за ними. Я же один год в университете итальянский изучал. Но тут – все слова забыл. Кричу только:

– Синьоре! Пер фаворе!

Меня не задавили. А они уже по узкой такой улочке несутся. А я за ними. Они сейчас во двор нырнут – фиг найдешь. Навстречу трое итальянских мужиков идут. Они поняли мои вопли и малолеток тормознули. Тут и я подбежал.

– Бля-бля-бля-бля! – вопят девицы.

– Бля-бля-бля! – кричат мужики.

– Паспорт, бля, свиздили! – кричу я.

И минуты не прошло, как подлетел „воронок“ с решетками и из него выскочили автоматчики. За автоматчиками лениво вышел кто-то вроде местного сержанта. Все продолжали вопить, и я вопил:

– Я – русский! У меня, бля, паспорт свиздили и обратный билет. Синьоре! Пер фаворе!