Самый кайф (сборник)

«Крутой кайфовый попс!» – такого более знакомые не говорят, а в газете «Смена» через неделю читаю: «Открывала фестиваль группа „Город“. В ее составе мы увидели Владимира Рекшана – живую „реликвию“ ленинградской рок-музыки. Жаль, постоянные гитарные „запилы“ и невыразительный вокал не позволили Владимиру Рекшану донести до зрителей свои интересные тексты».

Осенью в Рок-клубе ходили по рукам бумажки, сочиненные тамошними мыслителями, и в них Саша Старцев, главный мыслитель, похвалил этак ненавязчиво: «Группа „Город“ была с ностальгической теплотой встречена теми, „кому за тридцать“, и с глубоким недоумением – молодежью. Дело в том, что руководители „Города“ – Владимир Рекшан и Николай Корзинин – в прошлом являлись организаторами первой в Ленинграде русскоязычной группы „Санкт-Петербург“. Это было еще в начале семидесятых, легенды об этих сказочных временах передаются из уст в уста и по сей день… Рекшан неоднократно предпринимал попытки „камбэка“, и в этот раз все, казалось, должно быть удачно: Корзинин на барабанах, „Жак“ Волощук (экс-«Пикник») – бас, блестящий гитарист Сергей Болотников, да и сам Рекшан в неплохой форме.

Но что-то не сложилось. Хотя рекшановские тексты – одни из самых интересных, они совершенно русские, а нежелание „Города“ становиться в позу „героя“ мне глубоко симпатично. Но для Рекшана это хобби. А хобби есть хобби. Результат – неплохая отдача на сцене… Так что, увы, все шоу „Города“ смахивало на пышную свадьбу, где возраст невесты исчисляется седьмым десятком. „Горько!“ И обидно».

* * *

Иду в ледяных сумерках вдоль пирса, вдоль заборов и кирпичных зданий к вокзалу. В электричке тепло и дурно пахнет. Мне ехать почти час, дремать и зевать. В безделии и зевоте я вспоминаю, как в семьдесят четвертом, развалив «Санкт», Николай, Витя и Никитка полетели, закусив удила. Они стали первыми номерами среди концертирующих перед рок-н-ролльными люмпменами и два сезона поддерживали кайф на высшей отметке, пока не оказались в Красноярской филармонии, куда их заманили пресловутым длинным рублем. Ох, намерзлись и наголодались они там, как рассказывал Витя, обжиленные в итоге областными филармонистами. Их наняли в «чесовую» команду подыгрывать певцу-махинатору, и высшая отметка их кайфа не канала вовсе в тамошней филармонии. После «Колокол» перевоплотился в кабацкий бэнд и сперва успешно «карасил» в гостинице на Чегете, куда съезжалась окологорнолыжная публика. Там мужики отхарчились на «карасях» и привыкли к сытой жизни. «Карася» присылали за персональный заказ-песню. Это стоило пять или десять рублей, и, случалось, «карасей» за вечер хоть пруд пруди. А местные кавказские жители расплачивались анашой. У них анаши больше чем денег, хотя и денег навалом.

Тогда мужиков и накрыли случайно. Приехали серьезные люди и нашли в джинсах у Вити «масть». Серьезные люди приехали разобраться по поводу предыдущего кабацкого бэнда, через который в Ленинград шли крупные партии «масти». Витя выезжал в Ленинград отнекиваться и отделался в итоге грандиозной пьянкой с милицейскими работниками и легким испугом, но «караси» на Чегете шли и шла «масть». Никитка закайфовал серьезно и сел на кокнар, а теперь вот – на полтора года. Он был уже на кокнаре, когда его пригласили в Москву работать в известном коллективе на Стаса Намина. Он там здорово поиграл на скрипке и на гитаре, вернувшись в Ленинград с короткой славой и без единого гроша. Он мне показывал при встрече венгерский музыкальный журнал, на обложке которого и красовался в полный рост с «Телекастером» наперевес. Внизу обложки, в ногах у Никитки, помещалась небольшая фотография «Лед зеппелин».

Мне почти час ехать до города, и, вспомнив Никитку, я стал думать о тех, кому кайф рок-н-ролла вышел боком. Н-да, здесь мы, похоже, вышли на уровень мировых стандартов.

Я вспоминал Валеру Черкасова из группы «За», его толковые рассуждения о музыке и суждения вообще, и то время, когда он решил не писать диплом в Университете, а стал «дышать» пятновыводителем. Была такая у рок-люмпменов мода, и мне это тогда казалось смешным. Но вдруг я узнал, что Валера пытался покончить с собой: взял два скальпеля, упер в стол и уронил на них голову, стараясь попасть скальпелями в глаза. Он не умер, даже уцелел один глаз, но не уцелел разум. Он сам хвастался диагнозом: параноидальная шизофрения. Он стал страшен в общении, словно черные щупальца безумия душили тебя в его присутствии. Он пытался переложить на музыку Уголовный кодекс, озвучивая его двумя аккордами параграф за параграфом и записывая на магнитофон. Через несколько лет он умер на кухне своей однокомнатной квартирки, жарким летом, умер в одиночестве, и пришлось жильцам ломать дверь – страшный запах разложения проник в соседние квартиры.