Самый кайф (сборник)

Оказавшись на Волге, мы поселились сперва у Петровича, оказавшегося славным малым, любящим одновременно и уркаганские песни, и битловские. Но свежий «Лет ит блид» так же поразил его ум, а также умы местной, прогрессивной молодежи, которая и стала записывать музыку. К вечеру первого дня в нашем бумажнике оказались первые деньги. Ко второму – сумма уже вызывала уважение. На третий день мы переехали в центральную гостиницу, построенную на иностранный небоскребный манер сразу возле мемориального ленинского комплекса. Деньги приносили еще дня два, но ситуация стала меняться не в лучшую сторону. Мой спортивный друг Александр, несмотря на свою молодость, оказался тем, что теперь называется алкоголиком. Я и сам отчасти участвовал в процессе, общаясь с местным молодежным обществом, только Александр стал выделывать разные сумасшедшие штуки, которые имели скорее всего психиатрическое название. Мы, Джаггер и Леннон, снимали целый пентхауз в советском отеле, угощали девушек, потеряли коммерческие связи, поссорившись с Петровичем…

Александр, заняв денег у бабушки, улетел самолетом, а я, голодный и без единой копейки, возвращался домой в общем вагоне вонючего поезда. Но пластинки были со мной, виниловые Джаггер и Леннон. Через год с небольшим, когда моя коллекция окончательно оформилась и стала довольно известной в городе, в Питер прибыли Петрович и еще кто-то из ульяновцев-ленинцев. Александр и ленинцы украли коллекцию. Об этом я узнал намного позже. Сперва переживал, а потом простил. Джаггер и Леннон укатили обратно к Ленину. Как они там?

Солнце на коленях

Я говорю о лете семьдесят второго года. Теперь у меня имелись белые вельветовые джинсы. К тому времени моя группа «Санкт-Петербург» поднялась в звездные выси питерского андеграунда, отчасти и создавая его своим разбойничьим имиджем. Рыжие брательники Лемеховы, Вова и Серега, купались в славе и крепленом португальском вине, а нас с Мишкой Марским терзало качество звучания. Потому что звучание было херовое! Поганые динамики, поганые усилители и провода! К славе мы уже успели привыкнуть, и хотелось блаженных звуков.

Был Марский, была Одна Девушка, был я. Имелся у Марского загадочный приятель Пресняков. У того бабушка проживала в ярославской глубинке. Почему-то, не помню почему, приятель Пресняков начертил план глубинки и уговорил Марского отправиться в глубинку к бабушке и взять сколько-то там икон, собранных ею для приятеля. Марский по договору привозил иконы, получал за это деньги, и мы покупали музыкальные агрегаты. Такова была идея. Марский уговорил Одну Девушку ехать с ним, та проболталась, и в компанию влез я. Марский скрипел сердцем, но мы все-таки отправились втроем. Перед отъездом выполнили последнюю волю Преснякова – купили бабушке килограмм сладких подушечек и торт «Полярный».

Москва…

Ярославль…

От Ярославля доехали до Данилова, после до Путятина, а может и наоборот. После – автобусом до городка Середа, затем пешком побрели, счастливые, по пыльной жаркой дороге с оставшейся «пятеркой» на троих.

Ночь провели в поле – в безмерных соломенных развалах. В них, будто в космосе, кажется райской невесомость странного сна, а утром солнце будит ранним и вполне жгучим прикосновением. Марский через солнце закричал, счастливый:

– Стенд-ап делаем! И вперед вокинг зе дог, как у роллингов бродячая собака!

– Давайте лучше шампанское, – предложила Одна Девушка. – И на речку хипповать. Ведь пять рублей еще есть.

– Совсем уже! Это же Русь! Срединная Русь!

На Летающем Суставе (так звали Марского за худобу и подвижность) были синие «ранглеры», на Одной Девушке «левиса», видавшие виды, на мне – хипповый улет, белые в дым, как пепловский «Смок он зе вота», вельветовый шик девяностопроцентного износа. Мы сделали «вокинг зе дог» по хромой русской дороге и через час добрались до безымянного для нас поселения. На отшибе посреди поля стоял лабаз. В нем мы обнаружили только баранки и шампанское «брют» на всех полках. Девушка у нас хоть была и Одна, зато своя, как до-мажор, врубалась в «Дорз» и курила анашу. Но шампанского «брют» ей не взяли – после баранок у нас на него и денег-то не было.

– Как мы отсюда выруливать станем с трешкой? Сустав, короче, где тут твои золотые горы?

Летающий Сустав достал план и ткнул в него музыкальными пальцами:

– Дорога тут одна. Километрров с двадцать. Дорога До.

День становился жарким. Солнце, словно ненормальный зайчик, слепило глаза. Мы шли целый день и не спешили, а когда светило из золотого стало медным, добрались, уставшие, до означенной деревушки. У прохожей старушенции, которая при нашем появлении стала быстро креститься (кроме поношенных джинсов мы с Мишкой носили еще на головах и длинные лохмы хипповой ботвы), Летающий Сустав радостно спросил про гражданку Преснякову, то есть бабушку приятеля.

– Такой нетути, – прошамкала старушенция.