Самый кайф (сборник)

Часть III Живой бог

Когда я шел на кладбище Пер-Лашез первый раз, то вовсе забыл о том, что там покоится культовый прах Джима Моррисона. Мне, скорее, рисовались последние часы Парижской Коммуны, когда ее израненные бойцы отступили из Сен-Антуанского предместья за каменные кладбищенские стены и там началась резня. Буржуазная армия растерзала остатки армии пролетариата, пролив гектолитры крови…

Тогда шел дождь, и в городе я еще плохо ориентировался. Париж – это не лес, в котором собираешь грибы и чувствуешь его плоть и дыхание, понимаешь, как он растет и куда ведут тропинки. Париж – это лабиринт, из него – чуть-чуть потерялся! – обратной дороги нет. И где-то внутри лабиринта тебя поджидает Минотавр. Так я думал, когда заблудился. Я уже добрался до кладбища, но стал его зачем-то обходить, ища главные ворота. Помню улицу Гамбетты, затем – ничего не помню. Дождь. Мокрые стены домов. Редкие машины. Все одно и то же. Потерялся я на ровном месте и, хотя несколько раз натыкался на метро, продолжал проявлять тупое прибалтийское упорство, рассчитывая на интуицию грибника, но она подкачала.

Дома становились все ниже, появились пустыри. Город явно кончался, и я взял себя в руки, стараясь совладать с национальными качествами, вспомнил о второй половине генов, положился на авось, пошел назад и через часок обнаружил себя, промокшего и продрогшего, на Сталинградской площади. Еще час пешего хода, и вот родная мансарда на острове Сен-Луи.

Со второго захода я до Пер-Лашез добрался. И летом туда заходил. Теперь третий раз – уже осознанно решил постоять возле именитого покойника. За несколько посещений кладбища я вот что узнал и вот к каким выводам пришел:

Могила Моррисона самая популярная – более половины посетителей кладбища идет к американскому сингеру. Но Джим был парень жизни неправедной, и поэтому праведные католики борются, как могут, с его культом. Возле ворот находится стенд, где указаны покойники, достойные внимания. На нем фамилия Моррисона стерта. По крайней мере, она была стерта, когда я приходил. Бродя по кладбищенским дорожкам, я обнаружил нарисованную на могильной плите стрелку и подпись «Джим». Но! Некоторые стрелки ложные. И по ложным стрелкам тоже ищут мертвого Джима. Бегают джимофилы-моррисонолюбы, закатив-выкатив глаза, по огромному кладбищу, находят в итоге могилу и стоят возле. А в соседних кустах сидит полицейский и следит. А зимой в машине сидит. На подходе к Джиму небольшая площадка находится со скамеечками. Летом я сидел на скамеечке и смотрел, как парень в ти-шоте с фейсом Джима на груди подлавливал паломников и объяснял дорогу. Затем франки просил или сигарету… Если случится так, что придется жить и бедствовать в изгнании, то я рыло парню начищу и организую здоровый русский рэкет – станет поводырь мне половину платить…

Опять зима на кладбище, и небо быстро и низко ползет над кладбищенским холмом со скоростью ветра.

Нет мне дела до могилы, хотя мне и нравится музыка Джима. Никогда я не переводил его стихов, поскольку мне и на свои времени не хватало. А теперь уже и не переведу. Когда Джим умер, среди нас еще не было покойников, а теперь их навалом. Я хочу говорить о вечной жизни, только без смерти ее не понять. В нашем же рок-н-ролле достаточно белых пятен, связанных со смертью.

Олег Агафонов. Нервный, быстро и хрипловато говорящий, с сигаретой, дымящейся между пальцев. Он умер весной девяносто пятого после концерта в Рок-клубе в честь дня рождения Майка Науменко, умершего в девяносто втором.

В начале перестройки Олег организовал что-то вроде хозрасчетного объединения, которое базировалось во Всеволожске под Ленинградом, в избушке на курьих ножках, и в эту избушку многие рок-музыканты положили трудовые книжки, покинув кочегарки и дворницкие. Олег организовывал концерты и платил деньги. Тот же Майк у него числился. Иногда возле избушки, перед кассой, выстраивалась очередь из известных теперь музыкантов. Как-то и я в ней стоял – не помню уж зачем.

Карьера избушки закончилась после концертов во Дворце спорта «Юбилейный», где ураганила «Алиса» и Костя Кинчев орал что-то обидное против полицейских и советской власти. Костя после на этой истории славу поимел, хотя сперва и перепугался, когда полицейские довели дело до уголовного разбирательства. Кинчева в итоге отмазали, да и он сам отмазывался, говоря журналистам, что внук, мол, болгарского коммуниста. Олега же Агафонова подловили после возле дома странные люди (переодетые милиционеры, по версии Олега) и дали в рыло много раз.