Самый далекий берег

— Зато теперь у тебя благодать. Теперь у тебя никаких забот.

Снаружи не доносилось ни одного звука. Впрочем, пока это обстоятельство не вызывало особых тревог у Шмелева, хотя он то и дело ловил себя на том, что слушает эту напряженную тишину.

— Воевали культурненько. — Мартынов снова оглядел блиндаж. — Это они умеют, сволочи.

Они сидели в блиндаже майора Шнабеля. Над столом горела яркая лампочка, питавшаяся от аккумулятора. Ящики письменного стола были раскрыты и выпотрошены. На полу валялись мятая бумага, гильзы, немецкие ордена. За ширмой виднелись две кровати, покрытые коричневыми одеялами. У ширмы лежал на боку ночной горшок, выметенный из-под кровати. На стене тикали ходики; гиря опустилась и свисала чуть ли не до пола. Картинки на стенах были дорисованы в разных местах красным карандашом. Портрет Гитлера Джабаров сорвал, чтобы растопить печку.

— Умеют, сволочи. С теплой уборной. — Мартынов усмехнулся и посмотрел на ночной горшок.

— Тоже с рельсами, — сказал Шмелев, задвигая ногой горшок под кровать. Он стоял босиком, в стеганых штанах, в гимнастерке без пояса. Валенки сушились у печки. Мартынов был в свежем маскировочном халате, на поясе — гранаты и пистолет. Только шапку он снял и откинул капюшон халата за спину. Автомат лежал на кровати.

— Четыре наката бревен и рельсы, — сказал Джабаров.

— Тогда все ясно. Из такого блиндажа тебя теперь век не выкурить. — Мартынов резко повернулся к столу; — Повторим? Для верности.

Они склонились над картой, расстеленной на столе. Мартынов вел карандашом по карте и приговаривал: «Здесь, здесь, потом сюда, выходим к речке — и сюда». Карандаш дошел до того места, где извилистая голубая линия Псижи пересекалась с прямой черной линией железной дороги — там, у моста, был разъезд. Мартынов перечеркнул мост крестом, карандаш сломался. Грифель отскочил в сторону и скатился на пол.

— У, черт, — выругался Мартынов.

— Смотри, — сказал Шмелев, — на левом берегу насыпь, а на правом насыпи нет. Значит, правый берег с обрывом.

— Если насыпь, значит быки высокие. — Мартынов принялся чинить карандаш финским ножом.

— Зачем тебе быки? — спросил Шмелев.

— Если подорвем быки, то это трое суток, не меньше. Даже если они ремонтный поезд вызовут. А мне задано двое.

— Двое суток? Почему двое? Говори.

Мартынов посмотрел на Шмелева и пропустил его слова мимо ушей.

Шмелев сложил карту, передал ее Мартынову. Джабаров подошел к столу, поставил дымящуюся сковороду, потом принес два стакана.

— Задабриваешь? — Мартынов налил в стаканы. — За твоего Александра Невского. Чтоб не последний.

— Спасибо за добрую весть.

— Ты в блиндаже сидишь, — сказал Мартынов, — и орден у тебя уже в кармане. А мне твою работу делать. Справедливо?

— Нет, — Шмелев вдруг не выдержал. — Несправедливо. Ты пришел сюда на готовенькое, а потом сделаешь свое дело и опять уйдешь на тот берег. А нам дорогу держать, пока здесь хоть один человек останется.

— Кто тебе сказал? — Мартынов быстро посмотрел на Джабарова. — Разве я тебе что-нибудь говорил?

— Нет. Я сам все знаю.

— С самого начала знал?

— Нет. На льду, ночью, перед последней атакой узнал. И тогда понял, что нам отсюда не уйти — надо брать.

— Ох и силен, — сказал Мартынов, ставя стакан. — Где раздобыл?

— Французский коньяк «Камю», — сказал Джабаров, — наш капитан немецкого не любит.

— Не знаю только — когда и где? — сказал Шмелев.

Мартынов снова посмотрел на Джабарова.

— При нем можно. Говори, — сказал Шмелев.

— А я и сам не знаю. — Мартынов опрокинул стакан в рот и принялся хватать куски мяса со сковороды. — Знал, да забыл. Я к немцу в зубы иду. И память потерял: когда, где, сколько дивизий — ничего не помню. Хоть убей — не помню. Всю память отшибло.

— Тогда я скажу. Завтра утром. На севере. Там будет главный удар. А наша задача — отвлекать силы...

Мартынов усмехнулся:

— Недаром тебе «Александра Невского» дали. Полководцем сразу заделался. А мне теперь твои грехи замаливать. — Мартынов посмотрел на часы. — Десять. Мои ребята ждут.

Мартынов встал, поправляя ремень на поясе, взял с кровати автомат. Он был свежий, чисто вы бритый, подтянутый — полный сил и весь готовый к тому делу, на которое шел. Он уже не шутил, глаза стали узкими, злыми.

— Желаю оставаться, — сказал он, пристально глядя на Шмелева.

— Желаю и тебе.

Мартынов шагнул к двери и толкнул ее ногой.

Мелькнула черная, непроглядная темь. Дверь глухо захлопнулась. Лампочка над столом качнулась, тени забегали по стенам. Вот так, один за другим, нескончаемой чередой уходят живые. И надо только заглянуть в последний раз в их отрешенные глаза, чтобы увидеть там то, куда они ушли. Они уходят и уносят с собой свои мечты и печали, ожидание и верность, гордость и страх — все, что было с ними, пока они не ушли. А потом дверь захлопывается. Ушла лодка, упал снаряд, просвистела пуля — и дверь захлопнулась. Те, что вышли в эту дверь, не возвращаются назад — дверь захлопнулась плотно и навсегда. Человек ушел.

Шмелев подошел к двери. Кто-то сильно рванул дверь из рук. На пороге стоял Обушенко за ним Стайкин.

— Фу ты! Напугал, — лениво сказал Шмелев почесывая поясницу.