Самый далекий берег

Капитан Шмелев лежал на прежнем месте, чувствуя жгучий стыд оттого, что опять пришлось убегать от пулеметов и показывать немцам спину. Всем телом — похолодевшей спиной, горящими щеками, кончиками пальцев — он переживал это болезненное чувство стыда и никак не мог прогнать его от себя. Тонко пропищал телефонный аппарат, но Шмелев даже не повернул головы. Наконец он приподнялся и стал смотреть на Плотникова. Тот лежал, как его уложила пуля: лицом вверх, широко раскинув руки. Лицо стало совсем белым, щеки впали и натянулись. Тут же валялся брошенный щиток от пушки. Шмелев вспомнил последние слова, сказа иные Плотниковым: «Вот если бы каждому такой щиток...» Он лег головой к Плотникову и задумался над словами погибшего друга. Разве возможно достать столько щитков, чтобы прикрыть всех живых? Дерзкая мысль пришла ему в голову, но он тут же отбросил ее...

В двух километрах восточнее Шмелева, на левом фланге находился старший лейтенант Обушенко. Рядом с Обушенко со сложенными на груди руками лежал майор Клюев. Обушенко перевернулся на живот, подполз к телефону. Шмелев не отвечал, хотя Обушенко много раз нажимал зуммер.

Между Обушенко и Шмелевым лежали на льду солдаты — в трех-четырех метрах один от другого, чуть дальше или чуть ближе к берегу, и тела их как бы образовывали на льду прерывистую зигзагообразную линию, которая называлась цепью.

Немецкий фугасный снаряд летел в эту цель. Он уже дошел до верхней точки траектории и начал снижаться, набирая скорость и воя все пронзительней.

Войновский продолжал ползти вдоль цепи. Беспалов полз за ним и то и дело тыкался каской в валенки Войновского. Тогда Войновский оборачивался и сердито дрыгал ногой. Третьим полз Стайкин, время от времени подталкивая Беспалова под коленку стволом автомата, отчего тот принимался ползти быстрее и снова натыкался на Войновского.

В пятидесяти метрах позади цепи, неподалеку от позиции противотанкового ружья лежал пулеметчик Маслюк. Во время последней атаки Маслюк, поддерживая цепь огнем пулемета, выпустил три ленты; ствол пулемета раскалился до такой степени, что вода в кожухе закипела. Маслюк прижался к пулемету, чувствуя сквозь одежду приятную теплоту ствола, согреваясь и думая о том, что сейчас он согреется, возьмет котелок, пробежит к воронке, чтобы набрать там воды и залить кожух пулемета.

Ефрейтор Шестаков лежал, докуривая цигарку, и соображал, где бы ему раздобыть еще два запасных магазина к автомату. Он докурил цигарку, пока она не стала жечь пальцы; бросил окурок в воронку и принялся набивать диски.

Через пять или шесть человек от Шестакова лежал Севастьянов. Он лежал, закрыв глаза, и лицо светилось непонятной, загадочной улыбкой. врмя от времени Севастьянов беззвучно шевелил губами, а потом снова улыбался таинственно и радостно. Мысли его были далеки от войны: Севастьянов вспоминал прочитанную давным-давно книгу.

Рядом с Севастьяновым лежал Ивахин. Он быстро сдвигал и раздвигал ноги, пытаясь согреться, и вспоминал о том, как Леля провожала его на вокзале. Она вцепилась в него руками, ртом и ни за что не хотела отпускать от себя. И долго его рубаха была мокрой от ее слез, а неделю назад Леля написала, что просит простить ее и забыть, потому что она встретила другого, настоящего, и полюбила его: он фронтовик и с орденами. От этого воспоминания Ивахину стало еще тоскливей и горше.

Недалеко от него расположился пожилой солдат Литуев. Он лежал ногами к берегу и грыз сухарь. Скулы его быстро двигались под заиндевелым подшлемником. Литуев увидел ползущего по льду Войновского и перестал жевать.

— Товарищ лейтенант, в атаку скоро пойдем? — спросил он.

— Пока не передавали, — сказал Войновкий. — Я предполагаю, что с наступлением темноты.

— Не волнуйся, — сказал Стайкин, подползая, — тебя не забудем.

Подле Литуева лежали два солдата — Проскуров и Грязнов. Они лежали, тесно прижавшись друг с другу, тихо разговаривали меж собой.

— Я тогда ей и говорю: пойдем, пойдем со мной, не бойся, не съем...

— А она-то, она?..

— Поломалась для виду, потом пошла как миленькая. Пошли прямо в рожь...

— Эх, жизнь была! Представить невозможно.

— Товарищ лейтенант, — сказал Проскуров, увидев Войновского, — водку скоро выдадут?

— Старшина обещал к вечеру, — ответил Войновский. Он обернулся, чтобы посмотреть, ползет ли сзади Беспалов, и в это время услышал истошный, Нечеловеческий вопль:

— Тикай!

Кричал Стайкин. Войновский зажмурил глаза, вжался в лед, не понимая еще, в чем дело.

Снаряд упал прямо в цепь. Он легко прошел сквозь ледяной покров, глухо взорвался в глубине. Огонь и вода вырвались наружу, встали столбом. Войновский почувствовал, как воздушная волна ударила в уши, кто-то выдернул из его рук автомат, он стал легким как перышко и полетел, переворачиваясь в воздухе, проехал по льду, перевернулся еще раз и, наконец, открыл глаза. И тогда увидел воронку, черную и громадную, как озеро. Она дымилась, волны кругами ходили по ней, вода с шумом скатывалась через края обратно.

Войновский услышал протяжные стоны и быстро пополз к воронке.

— Кто ранен?

— Ну и жаханул, гад! Чемодан!