Самурай Ярослава Мудрого

И еще немного для истории. Тот, кто берет в руки меч для того, чтобы с него есть, по убитым душой не скорбит, иначе скоро эта душевная боль и сделает его, простите за неважный каламбур, душевнобольным. Очищаешь сознание, как чистишь сковороду после готовки до зеркального блеска, хотя поначалу казалось, что пригоревший жир и прочее оттереть не удастся. Еще и как удастся, было бы желание.

Я спокойно вошел в лес, неся свой меч на плече, и по лесному краю стал обходить лагерь, не стараясь спрятаться, чтобы тем самым не насторожить соглядатаев. Вскоре до меня от ближайшего к лесу костра донесся и разговор, и я встал, чтобы послушать, скромно затаившись за огромным деревом. Я не видел тех, кто говорит, да и было это мне неинтересно и неважно — все одно сейчас возле каждого костра идет речь обо мне, и только. Да, нескромно. Но не о сегодняшнем же лове им судачить, когда завтра придется хоронить шестерых товарищей?

— Левша он, помнишь? Приметил? Левша! — многозначительно, так как говоривший хотел выглядеть человеком умным и понимающим, говорил кто-то молодой, судя по голосу, — а левша от веку кто? То-то и оно-то! Нежитью и то оказывается!

— Двурукий он, — резонно отвечал кто-то постарше, голосом низким и глубоким. — Степана он правой убил.

— Голой рукой! — не выдержал роли молодой. — С одного удара! Насмерть!

— С двух, — снова восстановил справедливость человек с низким голосом и продолжил: — А я с одного насмерть положу, веришь?

— Верю, как тебе не верить, — в молодом голосе чувствовалось немалое уважение к человеку с низким голосом и стремлением к справедливости. Но тема была слишком интересная, а говоривший был слишком молод, чтобы на этом и закончить степенно разговор.

— А знаки на нем? Видал ли ты такие хоть где?

— Не довелось. Но мало ли знаков невиданных? — опять успокаивал низкий, тяжелый бас.

— Сам суди, — победоносно подвел итог молодой: — Левша, весь в знаках, в котомке не пойми что и было, меч деревянный — а такого дерева я вот сроду не видал! Но все бы еще полбеды. Крест-то его где? Не нанял ли князь нехристя, а то и нечистого какого?! — Голос уного дрожал от возбуждения.

— А вот тут ты прав. Не было креста. Обронил, может, когда вязали? Не знаем ни ты, ни я. Но и княжьи дела не нам с тобой судить.

— То правда, — неохотно успокоился обладатель молодого голоса со скрытым недовольством.

Я же усмехнулся и хотел пойти себе обратно, так как уже слышал все, что хотел услышать. Уверен, что, по людской сути, у каждого костра идет тот же разговор, находятся юные обличители и резонеры постарше. Но тут я увидел, что возле моих ног низко течет по траве какой-то странный пронзительно-синий туман. Цвет его был различим даже в темноте. Он шел откуда-то из леса позади меня. Я было обернулся, но понял, что куда интереснее то, что творится в лагере. Туман, обходя мои ноги, обогнул дерево и потек, как я понял, к костру молодого человека и справедливого обладателя низкого голоса. Я, стараясь шуметь как можно меньше, шагнул вслед за туманом и увидел, как он, стелясь по траве, наплыл на уного и его товарища, сидевших у костерка неподалеку от дерева, за которым стоял я, когда слушал их разговор.

Оба тут же начали неудержимо зевать, не замечая тумана, который плавал вокруг них, а там и повалились в траву и дружно захрапели. Они не увидели туман, но его увидел я. Странно. Очень странно.

Я шагнул было вперед, чтобы проверить, что случилось с людьми, — как ни крути, а теперь они являлись моими соратниками, — как за спиной послышался голос, показавшийся мне знакомым:

— Не суйся в воду, не зная броду, Ферзь. Ничего им не подеется, проспятся.

Я резко обернулся. Еще бы мне не показался знакомым этот голос! За моей спиной, невесть когда бесшумно там появившись, стояла та самая огромная сова (или филин?). Я промолчал, глядя на ночного гостя. Не знаешь что сказать — молчи, не старайся разрядить паузу даже хмыканьем. Для здоровья намного полезнее.

— Ну и как тебе первый день дома? — В голосе птицы слышался и искренний интерес, и искренняя же издевка, а еще какое-то странное ожидание. Ожидание чего?

— Это что еще за бред? — поневоле отвечал я фразой одного широко известного литературного персонажа.

— Дома, говорю, как? — Ожидание в голосе филина (или совы?) усилилось.

— Это, по-твоему, мой дом? — обалдело спросил я. Как ни крути, а сам бы я сюда, домой то есть, точно не попал, если сова (или филин?) говорит правду. Так бы и мыкался по миру бесприютным бродягой… Я уже почти успел себя пожалеть.

— Так бы и мыкался, верно. И ничего бы ты сам сроду не нашел, — согласился филин (или сова?) с моими мыслями. Оказалось, что я еще и говорю вслух то, что думаю.

— Пока не понял. Но это не столь уж и важно, — честно отвечал я. Честность, кстати, тоже полезная вещь. Не всегда, разумеется, но полезная.

— А что важно? — оживилась сова (или филин?).

— Ты филин или сова? — вдруг вырвалось у меня помимо моей воли.