Самозванец Стамп

Разумеется, Генри никогда бы не смог проникнуть в «библиотеку», если бы не его побег.

Он решил бежать из клиники. В конце концов даже самые тяжкие увечья не исключают из списков свободных граждан. Только не стоит пытаться рассуждать на эту тему с врачами и администраторами клиники. Проникновенная беседа кончится шприцем с какой-нибудь дрянью.

Побег казался легким делом. Серое, очень длинное, приземистое здание клиники выходило боковым фасадом в небольшой парк. Парк широкой дугой огораживала высокая решетка, но ворота никогда не закрывались, и никто их не охранял. Беспечность смахивала на западню. Но за решеткой были улица, город, жизнь. Правда, гулял Кейр всегда в другом парке, закрытом со всех сторон бетонными стенами вивария и лабораторного корпуса. Зато три раза в неделю, по вечерам, его приводили на балкон, тот самый, с которого он наблюдал церемонию передачи пепла. Там он ждал вызова в кабинет на очередное прощупывание сердца кинографической аппаратурой. Сложность аппаратов требовала тщательной подготовки, и ждать приходилось пятнадцать-двадцать минут.

В понедельник он, будто невзначай, сошел с балкона на несколько ступенек вниз по лестнице, ведущей в холл. В среду рискнул достичь середины лестницы и вернулся никем не замеченный. В пятницу спустился в холл и пересек его туда и обратно. Никто не остановил его, неярко освещенный дежурным светом холл оставался безлюдным. В следующий понедельник Генри толкнул наружную дверь холла, страшась обнаружить запоры. Дверь легко поддалась и открылась настежь, словно приглашая в парк.

Еще через день Генри спустился по лестнице и вышел в парк. Это заняло всего сто двадцать секунд, их можно было сосчитать по биениям сердца. Пока его хватятся, пройдет еще восемьсот секунд. Он подошел к воротам, протянул вперед руку с растопыренными пальцами, будто нащупывая уже почти осязаемую свободу, и… рухнул на сизый асфальт дорожки.

…Очнулся Кейр в «библиотеке». Кожаная кушетка, на которую его положили, была совсем низкая, так что лежал он почти на полу, и стены комнаты нависали над ним. От пола до потолка, всплошную, кроме узкой двери, по стенам шли небольшие ящики, помеченные красными цифрами и буквами на черных дверцах. В каждом ящике приглушенно тикало, и эти звуки наполняли комнату до краев.

Возле кушетки стоял все тот же, как его прозвал Кейр, Великий Утешитель. Речь у него приготовлена заранее.

— Прискорбный случай, мистер Кейр! Мы все сожалеем о случившемся. Печальное недоразумение! Тот, на кого была возложена обязанность предупредить вас, допустил непростительное легкомыслие и примерно наказан. Теперь мне поручили все объяснить вам. Дело в том, что ваш кардиостимулятор не является… как бы это пояснить… автономной системой. Ритм работы вашего сердца зависит от импульсов кардиостимулятора, а его работа, в свою очередь, зависит от сигналов, посылаемых отсюда, с центрального пункта. Скажем проще: когда перестает тикать тут, — кивок в сторону ящиков, — перестает тикать здесь. — Великий Утешитель постучал пальцем в грудь.

— К сожалению, у наших пациентов наблюдаются психические срывы, приступы меланхолии, заставляющие их куда-то бежать и скрываться. Столь неразумный уход из-под врачебного контроля чреват неприятностями для уважаемого пациента. Только для его блага мы вынуждены прибегать к острым мерам. Небольшие, строго контролируемые перебои в сигналах здесь — и легкий обморок там, у пациента. Одним словом, пытаться бежать так же бессмысленно, как вешаться на веревке из теста. Некоторая грубость сравнения искупается тем обстоятельством, что…

Слова журчали, свинцовые и невесомые. Как всегда, полуправда, полуложь. Все извинения и благо пациента — ложь. То, что он навеки привязан к одному из этих тикающих механизмов, — правда.

Кейр не успел даже поинтересоваться, в какой именно ячейке заключено его «сердце». Дюжие санитары вытащили Генри вместе с кушеткой в коридор.

…Облака взметнулись с горизонта, касаясь белыми перьями ореола вокруг солнца. Небо и льды соединились в одну кричащую голубизну.

Истекает вторая неделя с того момента, как Генри покинул базовый лагерь «Пингвин» у ледника Бирдмор. Испытание всех бионических, биологических, химико-механических систем Шара и его самого в условиях, где жизнь обычного существа практически невозможна, — этим он должен был вернуть свой долг, заплатить гонорар, расплатиться сторицей за все, что сделали с ним помимо его воли. Если испытания пройдут успешно, ничего не лопнет, не расплескается, не замерзнет, не застрянет в чертовом Шаре, в пластиковых венах, в фильтрах и системе питания, он вернется невредимым и получит заслуженный отдых. Сверхгигиеничная постель, наркотики. Сам шеф не погнушается пожать его руку, обтянутую холодной пленкой. Какая честь!