Самозванец

— Если это так, я к вашим услугам… — просиял Сигизмунд Владиславович.

— Ну, вот видите… Вы должны согласиться, что я знаю жизнь и людей…

— Приходится согласиться.

— Вам, понятно, неудобно предложить молодому Алфимову разрушить то самое здание, которое построено им при вашем содействии… Это вызовет с его стороны вопросы недоумения и, наконец, у него возникнет подозрение в вашей искренности, и он даже, сделав по вашему — не сделать он не посмеет, у вас есть средство его заставить…

— Какое?

— Припугнуть навести на эту мысль отца…

— А-а…

— Но повторяю, тогда ваши отношения к нему будут окончательно испорчены, а между тем у него еще и после катастрофы останутся деньги, и большие деньги, которые всегда не минуют ваших рук.

— Позвольте… — вспылил было граф Стоцкий.

— Мы говорим по душе… — успокоил его Николай Герасимович.

— Это другое дело…

— Это вам невыгодно, и я это понимаю… Но есть другое средство, при котором вы останетесь по-прежнему его другом, наставником, покровителем, и даже он и его капитал будут всецело в ваших руках.

— Какое же средство?

— Не спешите… Я сейчас сообщу его вам… Вы друг и его отца?

— Да, мы хорошие…

— Вас связывают с ним некоторые его старческие грешки… Вы не будете отрицать этого?

— Нет.

— При таких отношениях вы можете ему по-дружески намекнуть, что поведение его сына внушает вам опасение даже за его личное состояние и, между прочим, вскользь заметить, что и недавняя растрата дело рук его сына, а не Сиротинина… При этом вы возьмете с него честное слово, что это останется между вами… При ваших отношениях он просто побоится нарушить это данное вам слово.

— Но где же доказательства?

— Чудак вы человек! Я не хочу думать, чтобы вы не понимали, вы притворяетесь…

— Клянусь, не понимаю.

— Кто теперь заведует кассой?

— Сын…

— И она теперь вся в целости и сохранности?

— Не знаю…

— Полноте… Очень хорошо знаете… Ведь жизнь тробует денег, а откуда же взять их молодому Алфимову, которому скряга-отец не дает даже распоряжаться его собственным капиталом, как не из кассы конторы.

— Он делает займы…

— Но их приходится покрывать… За них приходится платить проценты.

— Это верно… Что же дальше?

— Шепните старику, чтобы он теперь проверил кассу… Когда обнаружится, что кассир-сын также не из аккуратных, то старик, вследствие истории с ключем, поймет, кто виновник и первой растраты и, конечно, сейчас же подаст заявление следователю…

— Но Иван не сознается в первой растрате…

— Вот тут-то и будет ваше дело по-дружески объяснить ему, что семь бед — один ответ, да и что ответа-то для него никакого не будет…

— Отец его выгонит…

— Но отдаст его капитал, за вычетом растраченного.

— Это, действительно, мысль.

— Вот видите, вместо того, чтобы вы делали мне одолжение, я оказываю вам услугу… Вам выгодно будет исполнить мою просьбу, притом вы приобретете во мне друга юности, который громко везде будет именовать вас графом Стоцким.

— Приобрести такого друга, как вы, приятно при всех обстоятельствах, выгодных и невыгодных… — любезно, но уклончиво сказал граф Сигизмунд Владиславович.

— Значит, по рукам… — протянул ему руку Николай Герасимович.

— Я согласен и сделаю все, как вы проектировали.

— Только поскорее… Надо начать с сегодняшнего дня…

— С сегодняшнего дня?

— Непременно… Вы, может быть, не сидели в этом милом здании на Шпалерной, а я сидел и должен вам сказать, что там очень скучно…

Савин засмеялся.

— Думаю, что невесело…

— Так значит, там скучно и Сиротинину, и надо поскорее его оттуда вызволить…

— Хорошо, я сделаю это сегодня же.

— Отлично, вот так-то мирком, да ладком, по старой дружбе… А пока честь имею кланяться.

Савин стал прощаться.

— До свиданья, до приятного свиданья… — крепко пожал ему руку граф Стоцкий и проводил его до передней.

Когда Николай Герасимович ушел, Сигизмунд Владиславович возвратился к себе в кабинет, весело потирая руки. План Савина понравился ему самому.

XIV НА МЕСТО

Иван Корнильевич Алфимов был сам накануне сознания во всем своему отцу.

Тяжелые дни переживал этот, еще в сущности неиспорченный, безвольный, запутавшийся в расставленных ему жизненных сетях молодой человек.

Все, казалось, сошло с рук так, как предсказал граф Сигизмунд Владиславович Стоцкий. Подозрение в растрате не коснулось его, виновник был найден, признан за такового общественным мнением и сидел в тюрьме.

Отец оказывал ему полное доверие и зачастую даже не делал вечерних проверок кассы.

Он мог черпать из нее широкою рукою и черпал действительно.

Все, казалось, по выражению его друга и руководителя графа Стоцкого, «обстояло благополучно», а между тем сам Иван Корнильевич ходил, как приговоренный к смерти, и только при отце и посторонних деланно бодрился, чтобы не выдать себя с головою.

Впрочем, от ястребиных глаз Корнилия Потаповича не скрылось угнетенное состояние его сына.

— Что ты стал, словно мокрая курица? — заметил ему он. — Втюрился, что ли, в какую бабу, так скажи, мигом обвенчаю, если мало-мальски подходящая, для нас с тобой этот товар не заказан, дорогих нет, всяких купим.

— Нет, я ничего, папа, так, вся эта истовия подействовала на меня неприятно…