Самозванец

"Да, все так, Линкестиец древнего рода, линкестийцы всегда были соперниками Аргеадов, но оказались никудышными царями. А Кассандр вообще слывет сумасшедшим. Да, сейчас самый благоприятный момент. Пятнадцать лет назад македоняне не пошли бы за незаконнорожденны. Пирра ждала бы судьба Арридея. Но сейчас, когда страна поставлена на колени, когда Александр-Линкестиец, чуть ли не ноги целует спартанцам, когда Кассандр, залил кровью окрестности Амфиполя, все будет иначе".

— Я заключил договор с Севтом, — говорил Главк, — одрисы будут на нашей стороне, когда придет нужда показать силу. Не бескорыстно, разумеется. Севт хочет получить кое-какие земли, отобранные Филиппом и на которых сейчас сиднем сидит Кассандр. Ты слушаешь меня?

— Почему ты не сделал этого сам, — вернулся в реальность Кратер, — сейчас у тебя хватило бы сил завоевать для своего внука престол Македонии.

— Если бы я вторгся в Македонию и посадил Пирра на трон, то он не долго бы там удержался. Поскольку ничто не убедило бы македонян, будто власть не узурпировал самозванец. Но ты и Полисперхонт, совсем другое! Вы сможете представить дело в более привлекательном свете. Все знают, что вы ратовали за Аргеадов. За вами пойдут. И если войско Эпира войдет в Македонию с иллирийцами и одрисами, это будет не то же самое, как если бы иллирийцы и одрисы вошли в Македонию одни. Ты даже можешь сказать, что всегда знал о существовании Пирра, но скрывал это до поры, ибо сын Александра был слишком мал и сильные разорвали бы его! Ты почти не погрешишь против истины. Скажи мне, наконец, свое слово.

— Да, — помолчав, ответил Кратер, взвешивая каждое слово, — я клянусь тебе, что сделаю все, чтобы вернуть сыну Александра, царю Пирру, его царство. Не думаю, что ты предоставишь мне больше доказательств прав это мальчика на престол, чем я уже увидел. Мне хочется верить, что он действительно сын Александра, что его внешность не есть какой-то чудовищный, хитрый подлог, возомнившего о себе иллирийского князя… Потому что мне больше не во что верить… — добавил он еле слышно.

* * *

Из речей афинского философа Феагена к ученику

…Ты спрашиваешь меня, Ксантипп, как вышло, что македоняне не проиграли битву при Гранике, после того, как клинок Спифридата сразил их царя? Слушай же.

Ты справедливо заметил, Ксантипп, что смерть великого полководца в разгар сражения повергнет в уныние войско, даже одерживающее верх. Так случилось с фиванцами, потерявшими победу в битве при Мантинее, когда их вождь, Великий Эпамидонд был смертельно ранен. То же могло случиться и с македонянами. Клит, сын Дропида, телохранитель Александра, не сумевший уберечь своего господина, врубился в ряды персов, как разъяренный лев. Над телом царя разгорелся яростный бой, сравнимый лишь с воспетым Гомером боем за тело Патрокла. Словно герои Илиады, Аякс и Одиссей, Клит и Гефестион отбили тело царя у варваров и Гефестион вынес его с поля боя. Тем временем, гетайры впали в отчаяние, а варвары воодушевились. Но еще немногие знали о смерти царя, и положение можно было спасти. Тогда Птолемей, сын Лага, надел шлем Александра и с криком: "Царь жив!" бросился в бой. Увидев знакомый алый гребень и белые перья цапли, украшавшие шлем Александра, гетайры воспряли и погнали варваров. Пехота, ничего не слышавшая о смерти царя, продолжала напирать в центре, и тем победа была одержана, а варвары обращены в бегство. Птолемей же, спасший войско своим решительным поступком, получил от благодарных воинов прозвище "Сотер", Спаситель.

Но что же было потом, спросишь ты? Ужас и смятение охватили македонян и их союзников. О продолжении похода не могло быть и речи, и хотя меж гетайров раздавались отдельные голоса, что дело Филиппа и Александра должно быть продолжено, большинство понимало, что это совершенно невозможно и следует возвратиться домой. Более того, удерживать азиатский берег, как делал Парменион до подхода основных сил, теперь было бессмысленно.