Самоучитель по развитию интуиции

Я помню, как много лет назад ко мне для лечения привезли пятилетнюю девочку. У Сары был энцефалит: в два года она заболела и с тех пор находилась в кататонической коме. Когда ее привезли ко мне, она была словно одеревеневшая и ни на что не реагировала. Ее руки и челюсти были так плотно сжаты, что я подумала, будто она ничего не чувствует. Ее кормили через трубку, вставленную прямо в желудок. Единственное, что девочка делала без посторонней помощи, было дыхание.

Я помню, как мать положила Сару ко мне на кушетку для "лечения", и я подумала: "Я не могу ничего сделать для этой девочки". Я была так тронута видом ребенка и преданной матери, что не знала, было ли это ощущение опасением или проявлением интуиции.

Причина, по которой мать привезла девочку ко мне именно сейчас, состояла в том, что врачи настаивали на ее помещении в специальную клинику — поскольку все равно она не могла ничего "узнавать или чувствовать". Мать хотела сделать самую последнюю попытку, прежде чем решиться на такой шаг.

Как обычно, я сообщила матери, что мое "лечение" часто не помогает. Мнение врачей и ее собственный здравый смысл были важнейшими компонентами, в принятии любого решения. Затем, без особых надежд, я начала "лечение".

Пока я работала, у меня в голове возникали ужасные картины — окровавленное лицо мужчины, затем окровавленное лицо ребенка, сначала они появлялись попеременно, а затем перемешались друг с другом. Своим внутренним взором я пыталась заставить отдалиться лицо мужчины и ясно увидеть лицо ребенка. Я чувствовала, что девочка хочет последовать за мужчиной, и мысленно просила ее остаться со мной и с матерью. Пока я занималась "лечением", я чувствовала, что девочка поправится, но когда открыла глаза и увидела перед собой неподвижное лицо, поняла, что ошибалась.

Несколько дней спустя мать Сары позвонила мне и сказала, что девочка начала облизывать губы. Это показалось мне очень небольшим улучшением, но мать была в приподнятом настроении и хотела, чтобы я еще поработала с ее дочерью. Она действительно верила, что ее ребенку станет лучше, и я, хотя и не хотела ободрять ее нереалистичными ожиданиями, чувствовала, что еще несколько сеансов могли бы подтолкнуть ее принять решение и поступить так, как советовали врачи — поместить ребенка в специальную клинику.

Я продолжала работать с Сарой еженедельно, и ее состояние продолжало улучшаться. Было удивительно видеть это — не только потому, что я думала, будто ситуация безнадежна, но и из-за того, как она поправлялась. Сара проходила обычный путь развития младенца и маленького ребенка, но очень быстрыми темпами — казалось, что обычную видеопленку поставили на ускоренное воспроизведение. Девочка училась издавать звуки, потом произносить слова, а затем и предложения, она училась перекатываться с места на место, затем сидеть, ползать и, наконец, ходить.

Когда мы были знакомы уже около шести месяцев, я спросила. где сейчас отец девочки. Мать ответила. что он умер — ему выстрелили в голову, когда Саре было полтора года.

Я до сих пор иногда встречаю эту прелестную девочку. Она ходит в школу и чувствует себя хорошо. Хотела бы я знать, действительно ли девочка чувствовала, как именно умер ее отец, и каким-то образом воспроизводила его смерть в своем собственном теле, или же это было простым совпадением. Я рада, что не пошла на поводу своей первой "интуиции" — тогда бы Сара никогда не поправилась.