– У меня радостное событие. Разрешилась страдалица-мамаша от бремени, – говорил Василий, засунув голову в кассу.
– Распишитесь, – ответил ему кассир Ваня Нелюдим.
Одновременно с Василием получил за инфлуенцию симпатичный парень Аксиньич 7 р. 21 к.
– Радостное событие у меня, – говорил Василий, – страдалица моя разрешилась младенцем…
– Идем в кооператив, – ответил Аксиньич, – надо твоего младенца вспрыснуть.
– Две бутылки русской горькой, – говорил Аксиньич в кооперативе, – и что бы еще такое взять полегче?
– Коньяку возьмите, – посоветовал приказчик.
– Ну, давай нам коньяку две бутылочки. Что бы еще это такое, освежающее?..
– Полынная хорошая есть, – посоветовал приказчик.
– Ну, дай еще две бутылки полынной.
– Что кроме? – спросил приказчик.
– Ну, дай нам, стало быть, колбасы полтора фунта, селедки.
Ночью тихо горела лампочка. Страдалица-мать лежала в постели и говорила сама себе:
– Желала бы я знать, где этот папаша.
На рассвете появился Василий.
– И за Сеню я, за кирпичики полюбила кирпичный завод… – вел нежным голосом Василий, стоя в комнате. Шапку он держал в руках, и весь пиджак его почему-то был усеян пухом.
Увидав семейную картину, Василий залился слезами.
– Мамаша, жена моя законная, – говорил Василий, плача от умиления, – ведь подумать только, чего ты натерпелась, моя прекрасная половина жизни, ведь легкое ли дело рожать, а? Ведь это ужас, можно сказать! – Василий швырнул шапку на пол.
– Где приданые деньги младеньчиковы? – ледяным голосом спросила страдалица-супруга.
Вместо ответа Василий горько зарыдал и выложил перед страдалицей кошелек.
В означенном кошельке заключались: 85 копеек серебром и 9 медью.
Страдалица еще что-то сказала, но что – нам неизвестно.
Через некоторое время делегатка женотдела в мастерской приняла заявление, подписанное многими женами, в каковом заявлении писано было следующее:
«…чтобы страхкасса выдавала пособия на роды и на кормление детей наших натурой из кооператива и не мужьям нашим, а нам, ихним женам.
Так спокойнее будет и вернее, об чем и ходатайствуем».
Подпись: «Ихние жены».
К подписям ихних жен свою подпись просит присоединить
Мертвые ходят
У котельщика 2 уч. сл. тяги Северных умер младенец. Фельдшер потребовал принести ребенка к себе, чтобы констатировать смерть.
Приемный покой. Клиентов принимает фельдшер.
Входит котельщик 2-го участка службы тяги. Печален.
– Драсьте, Федор Наумович, – говорит котельщик траурным голосом.
– А, драсьте. Скидайте тужурку.
– Слушаю, – отвечает котельщик изумленно и начинает расстегивать пуговицы, – у меня, видите ли…
– После поговорите. Рубашку скидайте.
– Брюки снимать, Федор Наумович?
– Брюки не надо. На что жалуетесь?
– Дочка у меня померла.
– Гм. Надевайте тужурку. Чем же я могу быть полезен? Царство ей небесное. Воскресить я ее не в состоянии. Медицина еще не дошла.
– Удостоверение требуется. Хоронить надо.
– А… констатировать, стало быть… Что ж, давай ее сюда.
– Помилуйте, Федор Наумович. Мертвенькая. Лежит. А вы живой.
– Я живой, да один. А вас, мертвых, – бугры. Ежели я за каждым буду бегать, сам ноги протяну. А у меня дело – видишь, порошки кручу. Адье.
– Слушаюсь.
Котельщик нес гробик с девочкой. За котельщиком шли две голосящие бабы.
– К попу, милые, несете?
– К фельдшеру, товарищи. Пропустите!
У ворот приемного покоя стоял катафалк с гробом. Возле него личность в белом цилиндре и с сизым носом, и с фонарем в руках.
– Чтой-то, товарищи? Аль фельдшер помер?
– Зачем фельдшер? Весовщикова мамаша Богу душу отдала.
– Так чего ж ее сюда привезли?
– Констатировать будет.
– А-а… Ишь ты.
– Тебе что?
– Я, изволите ли видеть, Федор Наумович, помер.
– Когда?
– Завтра к обеду.
– Чудак! Чего ж ты заранее притащился? Завтра б после обеда и привезли тебя.
– Я, видите ли, Федор Наумович, одинокий. Привозить-то меня некому. Соседи говорят, сходи заранее, Пафнутьич, к Федору Наумовичу, запишись, а то завтра возиться с тобой некогда. А больше дня ты все равно не протянешь.
– Гм. Ну ладно. Я тебя завтрашним числом запишу.
– Каким хотите, вам виднее. Лишь бы в страхкассе выдали. Делов-то еще много. К попу надо завернуть, брюки опять же я хочу себе купить, а то в этих брюках помирать неприлично.
– Ну, дуй, дуй! Расторопный ты старичок.
– Холостой я, главная причина. Обдумать-то меня некому.
– Ну, валяй, валяй. Кланяйся там, на том свете.
– Передам-с.
Динамит!!!