Задача науки после Ньютона, разумеется, состояла в том, чтобы насколько возможно приблизиться к всезнающему интеллекту Лапласа. Проницательность классической физики Ньютона оказалась весьма впечатляющей, и делались важные шаги в направлении такого рода приближения. Ученые постепенно разгадывали, по крайней мере частично, некоторые из так называемых вечных тайн — как возникла наша планета, откуда берут энергию звезды, как создавалась вселенная и как воспроизводится жизнь.
В конце концов последователи Лапласа брались за проблему объяснения человеческого ума, самосознания и прочего. Со своей детерминистической проницательностью, они не сомневались, что человеческий ум тоже представляет собой ньютоновскую классическую машину, подобно мировой машине, частью которой он является.
Один из убежденных сторонников понимания ума как машины, Иван Павлов, очень радовался тому, что его собаки подтверждали это убеждение. Когда Павлов звонил в звонок, у его собак выделялась слюна, даже хотя им не предлагали никакую пищу. Павлов объяснял, что у собак выработался условный рефлекс ожидать пищу всякий раз, когда звонит звонок. В действительности, это совершенно просто. Давай стимул, наблюдай реакцию, и если это та реакция, которая тебе нужна, подкрепляй ее вознаграждением.
Так рождалась идея, что человеческий ум — это простая машина с простыми входами и выходами, связанными однозначным соответствием, которая действует на основе стимула—реакции—подкрепления. Эту идею много критиковали на том основании, что подобная простая поведенческая машина не могла бы осуществлять такие умственные процессы, как мышление.
Вам нужно мышление — оно у вас есть, отвечали умные классические механицисты, которые придумали сложную машину с внутренними состояниями. Посмотрите, как ведет себя даже простой мобайл[4], — говорили они. За ним так забавно наблюдать, поскольку его реакции на характер ветра бесконечно разнообразны. А почему? Потому что каждая реакция, в дополнение к конкретному стимулу, зависит от множества сочетаний различных внутренних состояний ветвей мобайла. В случае мозга, эти состояния синонимичны мышлению, чувству и так далее, которые представляют собой эпифеномены внутренних состояний сложной машины, каковой является человеческий мозг.
Голоса оппозиции по-прежнему возражали: а как насчет свободной воли? Человеческие существа обладают свободой выбора. Механицисты отвечали, что свободная воля — это просто иллюзия; они добавляли интересный довод, что существует возможная физическая модель иллюзорной свободной воли. Изобретательность исследователей машинного ума поистине достойна восхищения. Теперь существует идея, согласно которой, хотя классические системы, в конечном счете, являются детерминистическими и демонстрируют, в основном, детерминистическое поведение, возможен и хаос: временами очень незначительные изменения начальных условий могут приводить к очень большим различиям в конечном исходе для системы. Это порождает неопределенность (примером этого хаотического поведения может служить неопределенность погодных систем), и неопределенность предсказания можно интерпретировать как свободу воли. Поскольку хаос, в конечном счете, является детерминированным, отсюда следует, что это иллюзия свободной воли. Итак, наша свободная воля - это иллюзия?
Еще более убедительный довод в пользу механической картины человека предложил английский математик Алан Тьюринг. По его мнению, когда-нибудь мы сконструируем машину, подчиняющуюся классическим детерминистским законам — полупроводниковый компьютер, который будет способен вести беседу с любым человеком, обладающим так называемой свободной волей. Более того, он доказывает, что беспристрастные наблюдатели не смогут отличать разговор компьютера от разговора человеческого существа. (Я предлагаю девиз для нового общества: ДРЧИИ — Движение за равенство человеческого и искусственного интеллекта.)
Хотя я восхищаюсь многими из достижений в области искусственного интеллекта, они не убеждают меня в том, что мое сознание — это эпифеномен, а моя свободная воля — мираж. Я не считаю, что мне присущи ограничения, налагаемые на классическую машину локальностью и причинностью. Я не верю, что это реальные пределы для любого человеческого существа, и боюсь, что понимание их в качестве таковых может стать самоосуществляющимся пророчеством.
«Мы — отражения мира, в котором живем», — говорил историк науки Чарльз Сингер. Вопрос в том, насколько большим может быть отражение? Небо отражается и в маленьких прудах, и в могучем океане. Какое отражение больше?
Но мы проделали большой путь в направлении создания разумной машины Тьюринга, возражают сторонники машинного ума. Наши машины уже способны проходить тест Тьюринга со случайным ничего не подозревающим человеком. Несомненно, при дальнейшем обучении и развитии, они будут иметь ум, подобный человеческому. Они будут понимать, обучаться и вести себя, как мы.