Самолётиха

Пока Верочка болтала с дежурным по штабу, проинструктированная не отвлекать и не мешать тому, во что, зная свою сестрёнку, я не очень верю, но чего уж… А я бегала и оформляла свои военные бумажки. Меня зачислили в батальон аэродромного обеспечения семьдесят третьего авиаполка, пока не расписали на конкретную должность, а временно приписали к парашютной службе. Зачислили на довольствие, взяли на все виды учёта. Снова получила втык, что не уплачены комсомольские взносы, но тут же и оформила погашение задолженности за семь месяцев и получила подписи в графе за каждый месяц. К моему удовольствию здесь никого не смущала и не шокировала моя морская форма и даже звание моё определяли без запинки, потому что основу составляли морские лётчики моего родного Краснознамённого Балтийского флота, а один старший лейтенант даже успел до ранения повоевать на истребителе над полуостровом Ханко. Здесь вдали наша встреча была, почти, как родственника встретить. В общем, в отличие от моих предыдущих первых контактов с флотскими, здесь меня встретили удивительно хорошо, даже страшно. Мимоходом мне объяснили, чем отличаются нашивки морской авиации, что в отличие от флотских белый или серебряный вместо жёлтого или золотого цвет галуна и звезды на рукаве, а ещё, для отличия от военврачей и юристов у галуна голубой кант или просветы, если галунов несколько…

А потом мы поехали. Здесь, вдали от столицы нам выпал самый демократичный транспорт этого времени (пожалуй, только телега Архипа составила бы конкуренцию), потрёпанная до полного изумления газогенераторная полуторка. И на удивление она вполне ехала, а я устроившись в кузове рядом с газогенераторной колонкой даже вроде бы чувствовала от неё тепло, но уж в любом случае, запах горящих осиновых чурбачков мне нравится больше, чем обычный бензиновый выхлоп. Сосед меня поддел, что странно бы слышать такое от начинающей авиаторши, ведь у меня вместо крови в жилах должен теперь плескаться авиационный керосин, дух от которого в его понимании куда противнее бензинового… Я даже задумалась…

По пути заехали на вокзал за нашими вещами и потом пять десятков километров покоряли заснеженную дорогу. Ехавший с нами и старшим машины, младший лейтенант к моей безумной радости уступил место в кабине сестричке. И хоть температура в ней не отличается от уличной, но хоть обдува меньше. А я с лейтенантом устроилась в кузове. К счастью, кроме твёрдых угловатых ящиков, груз составили и несколько тюков, на которых удалось вполне комфортно расположиться. Перед отправлением я наплевала на требования устава и повязала голову тёплым лазаретным платком без манер, а надёжно и просто по-деревенски, когда закутано почти всё и даже шея. Да и от валенок на ноги бы не отказалась, но это счастье встретилось на моём пути только через пару дней уже на аэродроме. На остановках я вскакивала и бежала проверять, не поморозилась ли моя малышка, тем более, что она вначале умудрилась задремать и ей едва не прихватило морозом щёчки, их побелевшие сквозь слёзы, мне пришлось оттирать шерстяным платком и дальше она уже ехала с замотанным другим платком лицом, а на остановках, когда водитель занимался своим дровяным агрегатом и просто останавливался обойти машину и попинать скаты, заставляла её прыгать на месте и вообще шевелиться. Хоть ветер вроде бы стих, и светило шикарное почти южное для нас солнце, но мороз кусался и был ниже двадцати градусов. Хотя в здешнем более сухом климате они воспринимались, наверно, как наши ленинградские минус двенадцать.

В заснеженной и замершей от мороза Черемзинке, это так посёлок называется, куда мы приехали, нас довольно быстро определили на постой в большую многодетную семью, в дом по Набережной улице. Это оказалось очень удобно и неподалёку от места размещения основной части нашего БАО в землянках на улице Рабочей – фактически окраине посёлка. Как прокомментировал Сосед обстановку, когда мы с мороза отогрелись в доме: "Наверно это одно из тех редких мест, где везде ступала нога человека"… Семья Новиковых не была богатой, жили и без нас очень тесно, в домике размерами примерно шесть на пять метров, не считая крохотных сеней. Метра четыре площади почти в центре занимала русская печь, за ней была загородка родительской спальни, где на двух кроватях помещались бабушка с дедом и Аглая Петровна, одна ввиду убытия мужа в действующую армию. На лавках вдоль стен не только сидели днём, но и спали ночью, а ещё спали на печи, где сверху была оборудована лежанка, и в общей сложности помещались восемь детей, со старшим лет тринадцати и младшим чуть больше годика. Потом выяснилось, что двое из детей не Аглаи, а её умершей в родах родной сестры. С нами в доме стало тринадцать жильцов, но цифра никого не озаботила. Выяснившийся буквально в первый час факт, что мы обе из Ленинграда был встречен с восхищением и уважением и нас приняли со всей возможной приветливостью и расположением.