Самокритический автопортрет

Отбрасывая целый рой воспоминаний, охватывающих Веэса, когда он воскрешает в памяти этот далекий мир с его обитателями, он должен остановиться на общественном аспекте периода своего детства и юности, отмеченного такими важными явлениями, как поздний фашизм, война и первые послевоенные годы. И хотя его отец, аполитичный по своей сути (что ясно проявилось сразу после войны, когда он стал первым мэром Мольтено и в короткий срок оказался сметен лавиной партийных распрей, противных его природе), был стихийный антифашист в духе общелиберальных и свободолюбивых идеалов (в противоположность своим братьям - фашистам по призванию), дружил и занимался коммерческой деятельностью с бывшим депутатом от социалистической партии, находившимся под постоянным наблюдением политической полиции, Веэс запомнил тридцатые годы как период счастливый - не только в семье, но и в школе, несмотря на обязательность ношения формы «детей волчицы» и «балилл»2 . Единственное, что ему очень мешало в жизни в период фашизма, самый смысл которого в ту пору ускользал от него, и чему он упорно сопротивлялся - были обязательные уроки физкультуры и участие в сборах и парадах. При этом он с симпатией вспоминает учителя по физкультуре: тот, хотя и неодобрительно смотрел на несоответствие Веэса атлетическим идеалам эпохи, тем не менее благодушно относился к его отлыниванию, примирившись с тем, что в нем модная в то время максима разложилась на две отдельные составляющие: здоровый дух был сам по себе и само по себе - здоровое тело. Конечно, здоровое тело , пусть и не атлетическое, Веэс поддерживал не без труда, особенно в тяжелые военные годы, когда обычное в то время недоедание привело его к туберкулезу легких. Что же касается здорового духа , то здесь Веэс интенсивно упражнялся, пристрастившись к чтению печатного слова в любой его форме. Нельзя сказать, чтобы он не участвовал в играх и даже потасовках, которые затевали его ровесники, но в свободное от игры время трудно было увидеть его без книги в руках. Благословенная пора начала жизни, когда тот, кто пристрастился к чтению еще всеяден и способен переварить классическую детскую литературу (тогдашнюю): от «Сердца» и «Пиноккио» до «Джамбурраски»3 , и первые романы для юношества: от «Отверженных» до «Оливера Твиста» и «Тома Сойера».

Здесь приходит на память один забавный и показательный эпизод. Перед самым началом войны Веэса отправили в летний лагерь организации фашистской молодежи. Именно «отправили», потому что ехать по собственной воле ему бы и в голову не пришло. Подумала об этом его матушка, обеспокоенная тем, что ее сын оторван от культивировавшего тогда «здорового» образа жизни. Она была убеждена, что подобный опыт прямого контакта с природой вместо обычных каникул в маленькой гостиничке в каком-нибудь живописном месте у моря или в горах пойдет на пользу сыну. И вот Веэс отправился в веселой компании балилл под предводительством других юношей постарше в летний лагерь. Поначалу необычная обстановка, военизированная жизнь в палатках, еда в походной кухне и маршевые походы заинтересовали Веэса, но очень скоро он почувствовал себя вынутой из воды рыбой. Непереносимая тоска по своей комнате, книгам, друзьям завладела им, и очень скоро он уже не мог больше переносить парады и гимны. Примечательно, что Веэс не взбунтовался, а преспокойно ушел во время утренней линейки, отправился на станцию, где сел на первый миланский поезд. В поезде его задержали как безбилетника, к тому же несовершеннолетнего, и карабинеры препроводили его домой (ему пришлось сообщить свои анкетные данные) к перепуганной, но сразу все понявшей матери. Рассказывая об этом, он считает необходимым подчеркнуть, что не был в ту пору «антифашистом», пусть и безотчетно, потому что тогда и понятия не имел, что значит быть фашистом. Он просто подчинился импульсу, досаде, внутреннему неприятию, как впоследствии часто поступал в других ситуациях, совершая выбор, непонятный для других и ошибочно ими оцениваемый, но всегда отвечающий безошибочной внутренней логике.

Попутно Веэс вспоминает еще один случай из детства, менее значительный, но, тем не менее, на его взгляд, характерный. На одном из пустырей на окраине Милана, где тогда жила его семья (теперь этот район густо застроен домами), он играл с мальчишками. Игры были жесткие, как, например, драки за мальчишеское первенство. Первенствовал обычно один «пролетарий» - сын каменщика, рыжий и весь в веснушках. Однажды этот здоровяк, окруженный группой дружков, победив в очередной схватке, предложил еще кому-нибудь выйти и померяться силой. После небольшой паузы молчаливого ожидания, когда, казалось, что никто не примет вызова,