Повернув голову, увидел, что находится в плацкартном вагоне, все полки которого были заняты ранеными. На потолке едва горел синий дежурный свет.
Виктор попытался попросить воды, но только сипел. Однако его услышали.
Подошла медсестра, приподняла голову, поднесла к губам поильник – вроде маленького чайника, и Виктор жадно припал к нему. Пил бы и пил!
Но он успел сделать всего несколько глотков, как медсестра отняла чайник:
– Хватит, тебе нельзя много, утром попьешь.
– Где я? – прошептал он.
– В поезде санитарном. Ночь сейчас, спи. – И медсестра ушла.
Виктор счастливо улыбнулся. Санитарный поезд, он в своем тылу, все будет хорошо. Он уснул. Не забылся от спиртного или наркоза, а сам уснул под перестук колес.
Через два дня поезд прибыл в Ессентуки – на время войны курорт превратили в госпитальную базу. Чистый воздух, целебные минеральные воды, квалифицированные врачи, хорошее оснащение – все это благоприятно сказывалось на здоровье раненых.
Палаты были переполнены, но раненые не роптали – они наслаждались теплом и покоем. На фронте была зима, лежал снег, стояли морозы. А в Ессентуках в это время стояла плюсовая температура и снега не было. Чудно! Выздоравливающие ходячие после перевязок и процедур выходили на свежий воздух, сидели на лавочках.
Виктор же надолго превратился в лежачего. Инфицированные раны, переохлаждение после ранения, долгая тряска на грузовике и переезд поездом сказались на его здоровье. Раны заживали долго, гноились. Он перенес не одну операцию, когда из его тела вынимали осколки и чистили раны от гноя.
Два месяца прошло, прежде чем он встал на костыли. Слабый, качался, но был счастлив. Не инвалид, на своих ногах стоял, а мясо заживет!
Горожане приносили в госпиталь свежие фрукты – бойцам для выздоровления нужны были витамины.
Лежа на больничной койке, Виктор пропустил важные известия о нашем контрнаступлении под Москвой, отбросившем немцев от столицы.
Прошел стороной новогодний праздник, на 23-е февраля в палату вошла медсестра.
Жители тыла посылали на фронт посылки незнакомым бойцам. В немудреных посылках были теплые носки, варежки, кисеты, иной раз книги – и всегда теплые письма. Посылки были безымянные: «На фронт, в действующую армию, бойцу». И доходили!
– Стрелков, посылки привезли к празднику. Тут однофамилец твой прислал, держи! – И положила на кровать бандероль.
Посылка лежала до вечера. Когда с прогулки вернулись ходячие, Виктор попросил одного из них распаковать бандероль.
– О! Может – дивчина пишет, глядишь – познакомишься, – сказал Панченко.
Украинец был ранен в живот, но после операции поправился быстро. Он быстро разорвал плотную бумагу.
В бандероли был носовой платок с вышитой надписью – «Бей врага!», а также вязаные носки и кисет.
Кисет Виктор протянул Панченко:
– Забери, я не курю.
– Спасибо! О, да тут еще письмо есть. Читать?
– Я сам. – Виктор взял листок. Почерк был ровный, ученический.
«Здравствуй, незнакомый боец! Шлет тебе привет семья Стрелковых из Орловки Свердловской области».
У Виктора перехватило дыхание – его дед был из этих мест. Он впился взглядом в письмо.
«Вся наша семья – папа Максим, бабушка Лена и я, ученик четвертого класса, пионер Женя желаем тебе здоровья. Бей немцев, гони их с нашей земли. Я вырасту и тоже пойду на фронт».
Незатейливая короткая записка – не письмо даже. Но Виктор был ошарашен. Отца его Евгением звали, он сам по отчеству Евгеньевич – все сходилось. Выходит, его отец, еще маленький мальчик, прислал ему, своему сыну, бандероль и письмецо на фронт! Конечно же, бандероль не он посылал – собирала бабушка, отправлял дед.
Виктор попросил Панченко:
– Дай обертку.
Тот кивнул и протянул упаковку от бандероли.
– Ответить хочешь?
– Как писать смогу. Тут же обратный адрес должен быть.
Адрес и в самом деле был. По просьбе Виктора Панченко вырвал его, и Виктор положил бумажку в носок – меньше шансов, что тот потеряется.
Вроде скромные подарки, а душа воспряла. И бандероль ли стала толчком, или молодой организм в конце концов пересилил, но Виктор пошел на поправку, раны на ноге и руке начали затягиваться. Да еще сведения с фронтов поступали обнадеживающие: немца остановили, фронт зимой и весной стабилизировался. Но это было затишье перед бурей.
Виктор уже стал из госпиталя на свежий воздух в скверик выбираться. Солнце пригревало по-южному, женщины мимо проходили – бойцы провожали их голодными взглядами. Бывало, и в самоволку сбегали: на базар, прикупить чего-нибудь, огурцов свежих или семечек – а то и самогонки. Другие временных подруг находили.
В дальнем углу сквера, за госпиталем, образовалась курилка, или скорее – некий клуб, где травили анекдоты и обменивались новостями из сводок. О фронте почти никогда не говорили, слишком тягостны были воспоминания. Правда, было исключение – говорили о счастливых случаях, кои тоже происходили. Один из раненых рассказал, что его боевой товарищ нес за спиной буржуйку. Сзади, в нескольких шагах, взорвалась мина, буржуйка в многочисленных дырах от осколков, а его ни один не задел.