Самодержавный «попаданец». Петр Освободитель

Казачьи офицеры переглянулись понимающими взглядами — оба давно были зрелыми казаками, с детства вместе росли, в одних и тех же походах кровь проливали да славу казачью искали. Особенно отличились восемь лет назад, когда государю Петру Федоровичу помогали мятежную гвардию усмирять. Платон тогда старшим урядником был, или пятидесятником по-старому, а Семен Куломин, друг его закадычный, хорунжим.

Обласканы царем донские казаки с тех пор, волю и землю имеют, своим порядком живут. И в чинах с тех пор уравнены — государь казачьи звания в новую «табель о рангах» вписал. Хорунжий теперь прапорщику армейскому равен, ведь тот и другой от «знамени» чин свой имеют. Сотник — подпоручику, хотя Куломину и обидно — молодые дворяне его запросто получают, а казак своим горбом лет пятнадцать выслуживает. А густые майорские эполеты только один командир казачьего полка носит, войсковой старшина.

Но обиды не было, наоборот, в чинах ведь с благородными дворянами простые станичники сейчас вровень, а за то кровью платить требуется — по чести и служба спрашивается…

— Бери свою полусотню, Платон, и дуй через вал! Но тихо! Я свою следом поведу, если что, то татарам укорот сделаем.

Воскобойников кивнул, махнул рукой станичникам и двинул коня вперед. Казаки стали растягиваться лавой, понукая коней взобраться на земляную преграду. Полсотни казаков почти одновременно взошли на вал, сжимая в руках пики и сабли.

— Твою мать!

— Ох ты!

— И скоко тут басурман?!

Врага за валом не было, ни конного, ни пешего. Широкое поле на несколько верст было пустынным, только за дальними лощинами, на высотах в сумерках мерцали алыми пятнами тысячи костров, а в небо поднимались бессчетные струйки дымков.

— Нехристи вечерять себе варят!

— А мы заутреню им устроим!

— Чай, баранинку лопать будут, не мамалыгу треклятую!

— И винцом запивают, закон свой в походе не блюдут!

Казаки весело переговаривались — блюсти тишину не было смысла. Даже вездесущие татарские разъезды сейчас не сновали — настолько османы были уверены в своей силе.

— Ежели у одного костра по десятку сидит, — Платон Воскобойников тихо пошевелил губами, — то сколько их здесь?

При Ларге дымков было намного меньше, он сам их подсчитывал. Басурман там было полсотни тысяч. А здесь сколько? На первый взгляд, втрое больше дымов, да раскинулись полосой на пару верст.

— Полонянина бы взять да попытать…

— А вот этого делать не надо, — рядом раздался насмешливый голос сотника. Куломин сидел в седле как влитой и, прищурив глаза, рассматривал огромный турецкий лагерь. — Еще встревожатся, а сие не нужно. Я гонцов уже отправил, наши после полуночи выступят. А мы здесь, в ертауле стоять будем. Так что с вала казаков уводим, нечего им маячить. Десяток дозорными оставь, пусть в кустах сидят, а коней вниз сведи. Мыслю, битва будет жестокая!

Гречиничи

— Дядя Ваня, а вправду вы с царем-батюшкой вместе кровушку проливали? — Молоденький рекрут с мольбой посмотрел на старого седоусого сержанта, что старательно набивал трубку крепкими пальцами.

— В Петергофе то было, когда баталию с мятежной гвардией учинили, — обстоятельно ответил Иван Тихомиров и усмехнулся, вспоминая, какая радость царила тогда в его сердце. — Мне батюшка наш знак святого Александра пожаловал да чин сержантский. А потом еще медаль серебряную, а не бронзовую, как другим солдатикам. За преданность!

Старик прервал речь и старательно прикурил трубку от фитиля. Пару раз пыхнул дымком, раскуривая.

— А что ж ты на пенсион не ушел-то?! Ведь стариков в солдатах сейчас, почитай, и нет! В полку только ты такой один…

— А ты меня стариком не считай. — Солдат как бы лениво, но настолько быстро врезал рекруту подзатыльник, что тот не успел отшатнуться. И, получив внушение от старослужащего, почтительно закивал — мол, понял я вашу науку, батюшка, и благодарен за нее.

— Так-то, — вымолвил Тихомиров, а в его стариковских глазах мелькнул отческий проблеск. Любил он парня, услужливый и добрый, не солдатом бы ему быть. Но руки золотые, вот и определили его в полковую мастерскую, где работы всегда много — и новые нарезные ружья чинить, и к старым фузеям «крутящиеся» пули отливать, и сапоги починять, да и других дел невпроворот, вечно заняты.

И правильно: служивые без дела — что тати ночные, только хлопоты причиняют. Нет, у их полковника не забалуешься, его высокоблагородие еще в войне с пруссаками свой норов показал.

— Скучно на пенсионе. Да и ехать некуда — в родных краях меня подзабыли, ни двора ни кола. Вот и упросил Петра Федоровича на службе оставить, пригожусь, мол, еще. Он меня и повелел обратно в родной полк принять. Я как в семью вернулся, все кругом свои.

— И сапоги мы носим отличные — ни у кого в армии таких нет!

— Это государева нам честь, за Кунендорфскую баталию. Апшеронцы тогда все атаки пруссаков отразили, больше половины нашего полка полегло. Вот Петр Федорович и повелел — раз по колено в крови на поле стояли, то и сапоги такие же носить будете. И хоть в гвардию не причислил, но в одной бригаде с измайловцами состоять приказал.