Самая лёгкая лодка в мире

Я ответил и, пораженный, не решился ехать на лифте. Целый дом писателей я встретить никак не ожидал и даже представить себе не мог, что такие дома на свете существуют. Подымаясь с этажа на этаж, разглядывал я двери, обтянутые кожей, по которым созвездиями разбросаны были золотые кнопки. Из-за дверей раздавался собачий лай, звуки пианино, а иногда и стук пишущей машинки. Где-то посреди пути охватил меня вкуснейший дух баранины с чесноком, в котором и вправду чувствовалось что-то мощное, крепкое, писательское.

Добравшись до квартиры писателя-путешественника, я хотел было позвонить, как вдруг увидел табличку:

          ЗВОНИТЬ ВОСПРЕЩАЕТСЯ!

    ЗА НАРУШЕНИЕ — СМЕРТНАЯ КАЗНЬ!

Я потоптался у двери, не зная, что делать. На всякий случай звонить не стал, а легонько поскребся в дверь. За дверью, в общем-то, было тихо, только кто-то поскреб ее с той стороны. Я постоял и снова слегка поскребся. С той стороны поскреблись в ответ.

Вдруг дверь распахнулась, и я оказался лицом к лицу с огромной собакой без хвоста. Она глядела на меня тяжелым изучающим взглядом.

— Чанг, кто там? — послышался голос. — Если Гусаков, загрызи его, а если тот тип, что звонил насчет лодки, пускай войдет.

Чанг посмотрел мне в глаза, сообразил, что я не Гусаков, и вильнул обрубком хвоста в сторону комнаты.

Я вошел и увидел писателя-путешественника. Он сидел на полу, на медвежьей шкуре, и курил кривую трубку. По левую руку от него на шкуре росомахи стоял радиоприемник «Телефункен». По правую, на шкуре волка, — красный телефон.

Прямо под потолком висела настоящая длинная лодка, по виду напоминающая эскимосский каяк. Я видел ее боевое дно, исцарапанное, покрытое шрамами и облепленное старой засохшей рыбьей чешуей.

Я поздоровался и спросил:

— А как Чанг отличил меня от Гусакова?

— По запаху, — серьезно ответил писатель и негромко приказал: — Чанг, принеси гостю чего-нибудь помягче.

Громко топая, бесхвостый Чанг сходил на кухню и принес шкуру рыси. Я расстелил ее и уселся.

— У меня есть еще шкура австралийского ежа. Я стелю ее, когда приходит Гусаков.

— Как же Чанг его до сих пор не загрыз?

— Это не так просто. Чанг грызет его второй год, а тот — как новенький.

Чанг виновато опустил голову, дескать, что ж тут поделаешь, бывают такие, несгрызаемые гости.

— Ваша лодка похожа на каяк, — сказал я, чувствуя, что тему Гусакова лучше не развивать.

— Это смесь байдарки с каяком. Я прошел на ней восемнадцать рек Западной Сибири… А ты случайно не знаком с Гусаковым?

— И в глаза его не видел.

— А может, все-таки знаком? Только не хочешь сказать, а? Ты не подосланный?

— Не знаком и не хочу знакомиться, — твердо ответил я. — Я на лодку пришел поглядеть. Интересно, сколько она весит?

— Двадцать пять.

— Тяжеловата. Мне нужно на двадцать килограммов легче.

— Купи детское корыто.

— Погодите, — принялся объяснять я. — У меня есть бамбук. Из него можно сделать лодочку полегче.

— А зачем тебе легкая? Лодка должна быть основательной. Как дом. Но можно, конечно, сделать легкую, заманить в нее Гусакова — и пускай переворачивается, а?

— Для Гусакова можно купить резиновую и дырку проделать.

— В резиновую Гусаков не полезет. Вот в бамбуковую, да еще самую легкую в мире, его легко заманить. Он потом на всю Москву будет кричать: я — самый великий человек в мире, плавал на самой легкой лодке в мире! Я уж знаю Гусакова.

— А кто вашу лодку построил? — спросил я. — Может, вы дадите мне адрес Мастера?

— Адреса не дам, — сказал писатель-путешественник. — Но в следующее воскресенье я сам поеду к Мастеру в Каширу. Бери бамбук — поедем вместе. Чанг, ты поставил чайник?

Глава VII Отрезанная голова Орлова

В следующее воскресенье мы с Орловым взвалили на плечи бамбук и притащили его на вокзал.

Писатель-путешественник ожидал нас у пригородных касс. Размеры бамбука удивили путешественника, но еще больше удивил его Орлов. Как видно, писатель ожидал только меня с бамбуком, и Орлов не входил в его расчеты.

Кое-как мы занесли бамбук в электричку, уложили в проходе между сиденьями. Пассажиры спотыкались и ругались на нас так, будто мы везли еловые дрова.

— Вы очень похожи на одного моего знакомого, — сказал писатель Орлову, когда поезд тронулся.

— Не может быть, — ответил Орлов, который всегда был уверен, что не похож ни на кого на свете.

— Если сбрить вам бороду, будет вылитый товарищ Гусаков.

— Зачем же мне бороду сбривать?

— Это мы сбриваем мысленно, чтоб на Гусакова быть похожим.

— Да не хочу я быть похожим!

— Вот это правильно. И я бы не советовал походить на Гусакова, потому что он неприятный человек. А все-таки вы похожи. Вы не родственники?

Орлов объяснил, что они не родственники, и отключился от вагонной жизни, уставившись в окно. Он явно обиделся на сходство с Гусаковым. Писатель-путешественник тоже замолчал, потому что сходство было очевидным.

Я чувствовал себя виноватым и перед тем и перед другим, пытался поддержать разговор, но ничего не выходило. Я был зажат в молчащие тиски. С одной стороны давила на меня старая дружба, с другой — новое знакомство.