Самая большая ошибка Эйнштейна

В струнных квартетах, которые так любил играть Эйнштейн, каждая нота занимает определенное место, каждый инструмент вносит определенный вклад в общее звучание. И так рождается гармония. Никто не стал бы втаскивать в комнату громадную тубу и в произвольный момент дуть в нее, нарушая нормальное течение мелодии. А ведь именно это проделал Эйнштейн, заменив простое и недвусмысленное G = T на неловкое G – Λ = T.

Но приговор ведущих астрономов мира был единодушен. Наше Солнце – часть звездного острова, именуемого Млечным Путем. Он не расширяется и за его пределами простирается лишь бесконечная чернота. Если бы Эйнштейн не так верил в необходимость откликаться на эмпирические доказательства, он бы, возможно, и не внес эту поправку. Но в тот период его жизни они казались ему столь же важны, как и игра интуиции. А поскольку его уравнение 1915 года предсказывало нечто противоположное тому, что демонстрируют факты, значит, уравнение неверно, поэтому следует добавить в него лямбду, разрушающую красоту.

Это стало первой крупной ошибкой Эйнштейна.

Последствия его заблуждения обнаружились лишь спустя много лет, пока же Эйнштейн пытался убедить себя, что его изначальная теория все-таки не совсем провальна. Ведь эффект, для компенсации которого потребовалась лямбда, будет заметен лишь на чрезвычайно больших пространствах. И можно задать настолько малое значение этой поправки, что на уровне нашей Солнечной системы правильно будет по-прежнему пользоваться исходным уравнением G = T. Вот почему Эддингтону и удалось доказать его справедливость.

Эйнштейн мог сколько угодно черпать утешение в результатах Эддингтона, однако примириться с тем, что его прекрасная исходная теория в основе своей неверна, было очень непросто. Особенно его мучил вопрос: зачем Вселенной вообще понадобился этот лишний параметр? Почему она должна быть устроена именно так?

Несмотря на гложившие его внутренние сомнения, он принялся защищать неуклюжее выражение G – Λ = T, признавая, что смертный человек не в силах узреть столь совершенную гармонию, какая ненадолго увиделась ему в сияющем, необычайно простом равенстве G = T, и что это слишком простое равенство не отражает работу Вселенной. Ему не нравилась эта лямбда, вторгшаяся в его прекрасное, поистине совершенное уравнение, но постепенно он стал к ней привыкать.

Результаты, полученные Эддингтоном в 1919 году, принесли Эйнштейну мировую славу, вылепив образ совершенного человека. Мир видел Эйнштейна скромным добряком, легко относящимся к тому, как повернулась его жизнь. Но в реальности все было несколько иначе, а вернее, совсем не так: его второй брак не оправдывал надежд, а сыновья, которых он так любил, все больше от него отдалялись.

Мир полагал, что Эйнштейн создал уравнения необычайной глубины, приблизившись к мудрости самого Творца. Но Эйнштейн, введя эту проклятую лямбду, знал, что это неправда: либо он пока не достиг самого высокого уровня истины, либо Вселенная лишена той простоты, в которую ему так хотелось верить.

Часть IV Расплата

Эйнштейн на своей любимой яхте. (Германия, 1920-е гг.)

Глава 12 Возникает напряжение

Эйнштейн был не одинок в своих сомнениях насчет необходимости поправки-лямбды для его гравитационного уравнения. Такие сомнения испытывал и русский математик Александр Александрович Фридман.

Ветеран Первой мировой войны, Фридман был мрачным человеком, и наружность его (висячие усы, маленькие круглые очоч-ки, кислое выражение лица, которое словно бы говорило: «Я так и знал, что дело обернется скверно») вполне соответствовала его унылому характеру. В конце 1914 года, через несколько месяцев после начала Первой мировой, Фридман писал своему любимому профессору Владимиру Андреевичу Стеклову, работавшему в Санкт-Петербургском университете: «Жизнь моя течет довольно ровно, если не считать таких случаев, как взрыв австрийской бомбы в полуметре от меня и последующее падение осколков на лицо и на голову. Но ко всему этому привыкаешь». Фридман решил учиться на пилота, поскольку, в несвойственном ему приступе оптимизма, «уверился, что сие занятие перестало нести в себе опасность». В ответном письме Стеклов замечал, что это, как ему кажется, чрезвычайно неудачная мысль.