Сальватор. Части 1, 2

— Эге! — крякнул Карманьоль. — Монах на месте, а вот нашего подопечного я не вижу.

Жибасье поднялся на цыпочки, устремил опытный взгляд в толпу и улыбнулся.

— Зато его вижу я! — заметил он.

— Где?

— Справа от нас, по диагонали.

— Так-так-так…

— Смотрите внимательнее!

— Смотрю…

— Что вы там видите?

— Какого-то академика, он нюхает табак.

— Так он надеется проснуться: ему кажется, что он на заседании… А кто стоит за академиком?

— Мальчишка! Он вытаскивает у него из кармана часы.

— Должен же он сказать своему старому отцу, который час! Верно, Карманьоль?.. Та-а-ак… А за мальчишкой?..

— Молодой человек подсовывает записочку девушке в молитвенник.

— Можете быть уверены, Карманьоль, что это не приглашение на похороны… А кого вы видите за этой счастливой парочкой?

— Толстяка, да такого печального, словно он присутствует на собственных похоронах. Я постоянно встречаю этого господина на таких печальных церемониях.

— Ему, верно, не дает покоя грустная мысль, милый Карманьоль, что к себе на похороны он прийти не сможет. Впрочем, вы уже близки к цели, верный друг мой. Кто там стоит за печальным стариком?

— A-а, действительно наш подопечный!.. Разговаривает с господином де Лафайетом.

— Неужели с самим господином де Лафайетом? — произнес Жибасье с уважением, какое даже самые подлые и презренные люди питали к благородному старику.

— Как?! — удивился Карманьоль. — Вы не знаете в лицо господина де Лафайета?

— Я покинул Париж накануне того дня, когда меня должны были ему представить как перуанского классика, прибывшего для изучения французской конституции.

Два собрата, заложив руки за спину, с благодушным видом не спеша направились к группе, состоявшей из генерала де Лафайета, г-на де Маранда, генерала Пажоля, Дюпона (из Эра) и еще нескольких человек, которые примыкали к оппозиции и тем снискали большую популярность. Вот в это время Сальватор и указал на полицейских своим друзьям.

Жибасье не упустил ничего из того, что произошло между молодыми людьми. Казалось, у Жибасье зрение было развито особенно хорошо: он одновременно видел, что происходит справа и слева от него, подобно людям, страдающим косоглазием, а также — спереди и сзади, подобно хамелеону.

— Я думаю, дорогой Карманьоль, что эти господа нас узнали, — проговорил Жибасье, показав глазами на группу из пятерых молодых людей. — Хорошо бы нам расстаться, на время, разумеется. Кстати, так будет удобнее следить за нашим подопечным. Надо только условиться, где мы потом встретимся.

— Вы правы, — согласился Карманьоль. — Предосторожность не будет лишней. Заговорщики хитрее, чем может показаться на первый взгляд.

— Я бы не стал высказываться столь смело, Карманьоль. Впрочем, это не важно, можете оставаться при своем мнении.

— Вам известно, что мы должны арестовать только одного из них?..

— Конечно! Что бы мы стали делать с монахом? Он натравил бы на нас весь клир!

— … И арестовать как Дюбрёя за то, что он учинит в церкви скандал.

— И ни за что другое!

— Хорошо! — согласился Карманьоль и пошел вправо, а его собеседник нырнул влево.

Оба описали полукруг и расположились так: Карманьоль — справа от отца, Жибасье — слева от сына.

Началась месса.

Речь священника была умилительной; все сосредоточенно слушали.

По окончании мессы учащиеся Шалонской школы, доставившие гроб в церковь, подошли, чтобы снова его поднять и отнести на кладбище.

В ту минуту как они склонялись, чтобы вместе поднять тяжелую ношу, высокий, одетый в черное, но без каких либо знаков отличия человек появился словно из-под земли и повелительным тоном произнес:

— Не прикасайтесь к гробу, господа!

— Почему? — растерянно спросили молодые люди.

— Я не намерен с вами объясняться, — заявил господин в черном. — Не трогать гроб!

Он обернулся к распорядителю и спросил:

— Где ваши носильщики, сударь? Где ваши носильщики?

Тот вышел вперед и сказал:

— Да я полагал, что тело должны нести эти господа…

— Я не знаю этих людей, — оборвал его человек в черном. — Я спрашиваю, где ваши носильщики. Немедленно приведите их сюда!

Можно себе представить, что тут началось! Нелепое происшествие произвело в церкви волнение: со всех сторон поднялся шум, подобный грозному рокоту морских валов в последние минуты перед бурей; толпа ревела от возмущения.

Очевидно, незнакомец чувствовал за собой несокрушимую силу, потому что в ответ на возмущение присутствующих лишь презрительно ухмыльнулся.

— Носильщиков! — повторил он.

— Нет, нет, нет! Никаких носильщиков! — закричали учащиеся.

— Никаких носильщиков! — вторила им толпа.

— По какому праву, — продолжали молодые люди, — вы нам запрещаете нести тело нашего благодетеля, если у нас есть разрешение близких покойного?

— Это ложь! — выкрикнул незнакомец. — Близкие настаивают на том, чтобы тело было доставлено на кладбище обычным порядком.

— Он говорит правду, господа? — обратились молодые люди к графам Гаэтану и Александру де Ларошфуко, сыновьям покойного, вышедшим в эту самую минуту вперед, чтобы идти за гробом. — Это правда, господа? Вы запрещаете нам нести тело нашего благодетеля и вашего отца, которого мы любили как родного?