Сальватор

Доминик остановился в дверях, соединил руки на груди и низко поклонился.

Король тоже отвесил поклон, но не человеку, а представителю Церкви.

- Входите, сударь, - предложил он.

Аббат сделал несколько шагов и снова остановился.

- Господин аббат! - продолжал король. - Вы можете судить по моей готовности встретиться с вами, с каким почтением я отношусь ко всем священникам.

- Вы можете этим гордиться, ваше величество, - отвечал аббат, - и в то же время это помогает вам заслужить любовь своих подданных.

- Я вас слушаю, господин аббат, - сказал король с характерным выражением, свойственным сильным мира сего, дающим аудиенцию.

- Сир! - начал Доминик. - Этой ночью моему отцу вынесен смертный приговор.

- Знаю, сударь, и от всего сердца вам сочувствую.

- Мой отец не совершал преступлений, за которые был осужден...

- Простите, господин аббат, - перебил его Карл X, - однако господа присяжные придерживаются другого мнения.

- Ваше величество! Присяжные - живые люди и могут заблуждаться.

- Я готов согласиться с вами, господин аббат, понимая ваши сыновние чувства, но не могу принять ваши слова как аксиому: насколько правосудие может вершиться людьми, настолько оно и было совершено над вашим отцом, и сделали это господа присяжные.

- Сир! У меня есть доказательства невиновности моего отца.

- Неужели? - удивился Карл X.

- Да, ваше величество!

- Почему же вы не представили их раньше?

- Не мог.

- Что ж, сударь... поскольку, к счастью, еще есть время, давайте их мне.

- Вам, государь... - потупился аббат Доминик. - Сожалею, но это невозможно.

- Невозможно?

- Увы, да, ваше величество.

- Что же может помешать человеку заявить о невиновности осужденного, да еще если этот человек - сын, а осужденный - его родной отец?

- Мне нечего ответить вашему величеству; однако король знает: тот, кто побеждает ложь в других, кто посвящает жизнь поискам истины, где бы она ни скрывалась, словом - служитель Господа не может и не захочет солгать. Так вот, государь, пусть меня покарает десница Всевышнего, который меня видит и слышит, если я солгу: я в полный голос заявляю, припадая к стопам вашего величества, что мой отец невиновен; уверяю вас в этом от чистого сердца и клянусь, что рано или поздно представлю вашему величеству неопровержимое доказательство.

- Господин аббат! - отозвался монарх с поистине королевской добротой в голосе. - Вы говорите как сын, и я понимаю и приветствую чувства, которые вами движут, однако, если позволите, я отвечу вам как король.

- О, государь! Умоляю вас об этой милости!

- Если бы преступление, в котором обвиняют вашего отца и за которое он осужден, касалось только меня, если бы он посягал лишь на мою власть словом, если бы это было политическое преступление, покушение на государственное благополучие, оскорбление величества или даже покушение на мою жизнь и я оказался бы ранен смертельно, как мой несчастный сын был ранен Лувелем, я сделал бы то же, что и мой умирающий сын, - из уважения к вашей рясе, вашей набожности, которую я высоко ценю. И я помиловал бы вашего отца - вот что я сделал бы перед смертью.

- Ваше величество! Вы так добры!..

- Однако дело обстоит иначе. Товарищ прокурора отклонил обвинение в политическом преступлении, а вот обвинение в краже, похищении детей и убийстве...

- Сир! Ваше величество!

- Я знаю, как больно слышать такое. Но раз уж я отказываю, я должен хотя бы объяснить причины своего отказа...

Обвинение в краже, в похищении детей, в убийстве снято не было. Из этого обвинения следует, что угроза нависла не над королем, не над государством, не над величеством или королевской властью - задеты интересы общества, и отмщения требует мораль.

- Если бы я мог говорить, государь!.. - заламывая руки, вскричал Доминик.

- Эти три преступления, в которых ваш отец не только обвиняется, но и осужден, - осужден, потому что есть решение присяжных, а суд присяжных, дарованный Хартией французам, это непогрешимый трибунал, - итак, эти три преступления - самые низкие, самые подлые, самые, так сказать, наказуемые: за любое из трех можно угодить на галеры.

- Ваше величество! Смилуйтесь, не произносите этого страшного слова!

- И вы хотите... Ведь вы пришли просить меня о помиловании своего отца...

Аббат Доминик пал на колени.

- Вы хотите, - продолжал король, - чтобы я, отец своим подданным, употребил свое право помилования, чем обнадежил бы преступников, вместо того чтобы отправить виновного на плаху, если бы, разумеется - к счастью, это не так, - у меня было право казнить? Вы же, господин аббат, известный заступник для тех, кто приходит к вам исповедаться; спросите же свое сердце и посмотрите, смогли ли бы вы найти для такого же большого преступника, коим является ваш отец, другие слова, нежели те, что продиктованы мне свыше: я прошу Божьего милосердия для мертвого, но обязан свершить справедливость и наказать живого.