Салтыков. Семи царей слуга

Петр Семенович стал внимательно читать постановление суда, и чем далее, тем более изумляясь:

— Позвольте, позвольте, как же так? Арефию же кнут и ссылка? — спросил, оторвавшись от бумаг.

— Вот так, — вздохнул Бахметев. — Она оправдалась, мол, девчонка сама осклизнулась, я, мол, ее и пальцем не тронула.

— Но за что ж тогда Арефию кнут?

— Ну как? Оклеветал дворянку. Да и она потребовала на суде, мол, он повар и пытался ее отравить.

— И судьи поверили?

— Поверили. Дворянка же. И потом, такая фамилия.

— Но были ж, наверно, свидетели?

— Конечно, были. Но, как я полагаю, все боялись против нее свидетельствовать.

— А куда ж вы-то смотрели? — с упреком молвил Салтыков.

— Эх, ваше сиятельство, у меня на разбойников рук не хватает. И потом, не судья ж я, это дело Юстиц-коллегии разбираться: виновна — не виновна.

— И выходит, эта злодейка семь лет мучила, убивала своих дворовых и все время ее оправдывали?

— Выходит, так, — согласился Бахметев. — У нее деньги, у нее связи. Думаете, она одного Арефия законопатила в Сибирь? Там дальше не то пять, не то шесть человек под кнут угодили и в ссылку отправились.

— За что?

— За то же самое, клевету на дворянку. Я полагаю, если б те два мужика, у которых она жен убила, не дошли до государыни, Салтычиха и ныне б на свободе была.

— Интересно, братцы, у вас получается. По всей Москве разговоры идут о зверице Салтычихе, а у судей ровно уши заложило и очи застило.

Салтыков продолжал листать пухлую папку, возмущаясь вслух:

— Не зверь вроде, человек, а хуже любого зверя. А?

— Истина ваша, ваше сиятельство, — соглашался Бахметев. — И чего человеку надо? Ну овдовела, с кем не бывает? Наследовала деревни в Вологодский, Костромской и Московской губерниях.

— Сколько у нее крепостных душ?

— Шестьсот, ваше сиятельство. Вот я и говорю: живи — радуйся. Не у всякого такое богатство есть. А она, эвон, душегубством занялась.

— Скольких она убила?

— Дворовые сказывают, более ста человек, но следствию пока известно лишь тридцать девять убийств, доказанных точно.

— Тридцать девять — это мало? Да? Другой солдат всю жизнь провоюет, а столько врагов не поразит. Как хоть этих доказали?

— Это в основном по показаниям конюхов и гайдуков ее, которые секли провинившихся.

— Что? Гайдуки и засекали людей?

— Да, ваше сиятельство. Их арестовали вместе с хозяйкой, они еще до дыбы во всем признались, мол, приказывала им: «Секите до смерти!» Они и секли. Оправдываются, мол, мы подневольные, что велела хозяйка, то и вершили. Если б, мол, ослушались, сами б под розги угодили б.

— Гм. Хорошее оправдание, — пробормотал, насупясь, Салтыков. — А она? Она-то признает свою вину?

— В том-то и дело, что нет. К ней уж и священника приставляли, тот ей, кайся, мол. А она: «Не в чем мне каяться. Не виноватая я».

— Так и не призналась?

— Не призналась. Ей говорят, вот же показания гайдуков ваших. А она: «Клевета. Не заставляла я их убивать до смерти». Поди докажи. Надеется вновь открутиться.

— Ну теперь уж она не открутится, — сказал Салтыков. — Государыня возмущена волокитой. И гайдукам оправдания не дождаться.

И тут на глаза графу попался лист, исписанный четким почерком, по всему видно, грамотной рукой. Но читать уже не хотелось после стольких ужасов. Взглянул вопросительно на Бахметева: что, мол, это?

— Это, ваше сиятельство, объяснение дворянина Тютчева. Дело в том, что Салтычиха велела его убить.

— Дворянина? За что?

— Уж очень он ей поглянулся, страсть хотела, чтоб он полюбил ее. В общем, домогалась. Она ведь вдовая, мужик нужен. А у Тютчева жена, прекрасная женщина. Зачем ему это чудище? Отверг ее притязания. Так она приказала этим гайдукам убить и его и жену.

— Ты смотри, мало ей своих крепостных, до дворян добралась. А ведь все потачка, Бахметев. Если б засудили по первым ее жертвам, скольких бы людей от смерти спасли. А?

— Это верно, ваше сиятельство. Она вообразила себя неподсудной. Дворовым так и говорила: «Будете жаловаться, вас же накажут. А меня оправдают. У меня такая родня знаменитая».

Салтыков поморщился, как от зубной боли:

— Буду добиваться от Сената, чтоб официально лишили ее дворянского звания и фамилии.

— Конечно, — согласился Бахметев. — На такую фамилию тень бросать очень даже несправедливо.

Но подумал другое: «Эге, граф, коли приклеилось к ней прозвище Салтычиха, тут уж ничем не соскребешь, никакими указами. Многим и имя злодейки неизвестно».

Нового генерал-губернатора особенно возмущало то, что следствие тянется так долго — несколько лет. Грешным делом думалось: «Уж не для того ли государыня сюда в Москву меня назначила, чтоб я поторопил окончание с этой злодейкой Салтыковой Дарьей Николаевной? Возможно, возможно».

Салтыков распорядился поднять все дела по приводам Салтыковой в Полицейской канцелярии, в Сыскном приказе и в Тайной конторе и выяснить, кто брал от нее взятки и, оправдывая, отпускал ее.

Однако, как водится, виноватыми стали мелкие сошки, подьячие, переписчики, которые, оказавшись пред грозные очи генерал-губернатора, от страха теряли дар речи, несли околесицу о трудностях жизни, заливаясь слезами, падали ниц, взывая к милосердию.