Салют из тринадцати орудий

Стивен обычно не находил особенного удовольствия в этом безвкусном вареве, но Тысяча ступеней умерили его гордость, так что согласился он с благодарностью. Когда они шли в храм по ступеням притвора (как же больно!) он заметил, что миас уселся по другую сторону жаровни, не на табурете, как монах, а на чем-то вроде опрокинутой плетеной корзины.

Ноги обезьяны очевидно вымыли в теплой воде, виднелась кровь. Тем не менее монах ее пожурил: «Муонг, где твои манеры?». Обезьяна приподнялась и поклонилась.

Стивен отвесил ответный поклон.

— Мы с Муонг вместе поднялись по Тысяче ступеней.

— Она действительно спускалась так далеко вниз — к дурианам? — покачал головой монах. — Я-то думал, что она ходила на верхнюю части склона за ягодами тилак. Неудивительно, что ее бедные ноги так стоптаны. Ей тоже не помешает чашка чаю.

Во время разговора обезьяна тревожно переводила взгляд с лица на лицо, но при слове «чай» обрадовалась и вытащила из глубин своей корзины чашу.

Пока монах по имени Ананда заваривал чай и пока они втроем его пили, Стивен изучал лицо Муонг. Оттенки выражений определить было сложно, но некоторые он уже отличал, особенно глубокую привязанность к монаху.

Песнопение внутри храма прекратилось. Трижды ударил гонг.

— Сейчас они собираются медитировать, — заметил Ананда.

Быстро опускалась ночь. В лесу внизу последний раз за день что-то прокричал хор гиббонов. Двое из них пробежали по траве перед притвором — один сцепил руки за шеей, другой высоко поднял над головой. Монах принес фонарь, и свет сразу же выхватил оленька с крошечным олененком. Муонг закрыла глаза и уютно засопела.

— Мне очень жаль, что она так далеко уходила. Слишком далеко для обезьяны ее лет.

— Наверное, она очень любит дурианы.

— Любит, но их здесь полно, некоторые уже созрели. Нет. Она ходит туда повидать самца. Но она старая, он ее презирает. Возвращается она усталой и грустной, со стоптанными ногами и спутанной шерстью.

— А здесь орангутанов нет?

— Есть, и много, но они не подходят. Ей подавай только зверя снизу. Со своими родичами здесь она дружит, они ее часто навещают, но как партнер ее никто не устраивает.

Они некоторое время разговаривали об обезьяне. Оказалось, что когда-то очень давно, счет времени здесь терялся, Ананда (тогда еще недавно прибывший новичок) обнаружил ее сосунком. Ее мать умерла, по-видимому, от укуса змеи. Он выходил орангутана на овечьем молоке. Говорить она, конечно, не могла, но Ананда был уверен — понимала, как минимум, сотни две слов и вполне могла следовать нити повседневного общения. Очень привязанная на мягкий и вежливый лад. Если бы она так этим вечером не устала, Стивен убедился бы, какие у нее изящные манеры — Муонг, например, всегда вытирает рот после питья и умеет есть ложкой.

На восходе Луны Ананда принес чашу холодного коричневого риса с соленым зеленым дурианом на закуску, а потом задал первый личный вопрос со времени их встречи — где Стивену хотелось бы лечь спать. Комнату выше некогда называли покоями для пилигримов, но это было очень-очень давно. Теперь летучие мыши могут причинить там неудобства. Но, с другой стороны, если спать здесь, то привлечешь змей, которые любят греться в тепле, и дикобразов.

— Если это устраивает Муонг, — ответил Стивен, наблюдая, как она деловито и очень точно раскладывает в квадрат подстилку в дальнем углу, — то и меня устроит.

Насколько понимал Мэтьюрин, в обширном и фактически священном кратере Кумая человек никого не убивает и не убивал с начала буддистской эпохи. Но пусть даже он имел некоторый опыт наблюдения подобной неприкосновенности в индуистской Индии, где стервятники могут сидеть на крышах или пререкаться посреди шумной улицы, а обезьяны свободно залезают в окна, увиденное здесь его поразило. Прежде чем он уснул, половина Ковчега, половина фауны Пуло Прабанга прошла в лунном свете или уселась почесаться на травянистом пространстве. Ночью его разбудило приятное дыхание крупного существа в лицо, но луна уже зашла, и он не смог его опознать. Потом, в первом свете дня, когда он первый раз приподнял голову, орангутан невозмутимо покидал притвор. Очевидно, он наносил визит Муонг. Покрытую росой траву иссекали бесчисленные следы.

Когда Стивен сел, то обнаружил, что Муонг уже ушла. Ее подстилка лежала аккуратно сложенной за рядом камней. А ноги Стивена совершенно одеревенели. Он их растер, невнимательно слушая песнопение внутри и наблюдая, как солнечный свет движется по склону горы. Небо уже наполнилось мягкой синевой, а гиббоны полчаса с лишним как начали вопить. Свет достиг величественного дерева, которое Стивен счел ликвидамбаром. Песнопение, кажется, приближалось к концу. Он встал, все еще горбясь, и нащупал в скрутке приношения, которые Ли Лян (сам буддист китайской традиции) порекомендовал ему как подходящие. Он принес длинную толстую колбаску изысканного чая в шелковой обертке и длинную толстую колбаску росного ладана в кожаной обертке. Стивен умылся остатками росы, свернул скатку почти так же аккуратно, как Муонг, и сел на ступенях притвора, завтракая корабельной галетой.