Салават Юлаев

Яицкие главари так легко отступили и сдались под натиском Пугачёва только по внешности. Они рассчитывали на то, что страх, посеянный ими в массе казачества, уже совершил своё дело, что, хочешь не хочешь, бегство на Яик теперь не сдержать никакой силой. Изъявив покорность «царю» и потеряв в столкновении с ним Дмитрия Лысова, они рассчитывали на то, что через три-четыре часа Пугачёв им сдастся. Не оставаться же ему в покинутой Берде! Они посадят его в карету и увезут под своим надёжным конвоем.

Им не нужна была Русь, освобождённая от помещичьего ярма. Что им в том, что крепостные пахари пухнут от голода, что им в том, что в заводах и шахтах жизнь хуже каторги!..

Забраться на Яик, предъявить Петербургу свои требования: отдать казачеству реку Яик с верховьев до устья, сохранить выборную по воле казачества старшину, отказаться от присылки на Яик атаманов из Петербурга, освободить казаков от службы в регулярных войсках… За половину уступок со стороны царицы они головою выдали б самозванца, уверив «матушку императрицу» в том, что Емелька их обманул «воровством» по их неразумению и темноте…

Оставшись один после ухода атаманов военной коллегии, Емельян тоже понял, что весь его спор был бесполезен. По скрипу возов, по гулу на улицах в непривычный ночной час он понял, что яицкие главари всё-таки победили его, хотя и ушли с видимым смирением и внешней покорностью…

Он смотрел бы на все сквозь пальцы, предоставив событиям совершаться и отдавшись на волю течения. Но настойчивые речи Салавата, а вслед за тем требовательный голос «тайного государева поручика» Семки всколыхнули в душе Емельяна новый порыв к борьбе.

— Народ уже потёк, надёжа. Ведь как его остановишь! — развёл руками Давилин.

— Твоя голова в ответе. Созвать коллегию в сей же час, — приказал Пугачёв.

Под окнами раздались громкие споры и крики.

— Узнай, что там, доложи, — вдогонку «дежурному» крикнул Пугачёв.

— Я узнаю, — сказал Салават.

Он вышел на высокое «дворцовое» крыльцо.

Лавина народа текла по улице к «царскому» жилищу.

Перед крыльцом суетливо метались казаки.

Денис Шигаев, Коновалов, Овчинников торопливо вполголоса совещались с Давилиным.

— Скажи — башкирцы да тептяри бунтуют, грозятся на государя… — сказал Коновалов Давилину, не заметив Салавата.

Давилин стал ему что-то шептать.

Пара коней рысцой из-за угла вывезла пушку, поставила возле крыльца, пушкарь с дымящимся фитилём совещался с помощником. Из темноты молча пробежали стеной казаки, в соседнем дворе послышался топот коней… команда…

Салават понял всё, что творится… Вбегающий на крыльцо Давилин грудь с грудью столкнулся с ним.

— Башкирцы бунтуют, — сказал он на ходу Салавату, не узнав его в темноте.

Салават вместе с ним вошёл к Пугачёву.

— Государь, измена! Башкирцы бунтуют, грозят на ваше величество… — крикнул Давилин.

— Судар-государ, — прервал его Салават, — Коновалка велел из пушки в башкирцев палить! Коновалка измену делат! Пушкарь у царского крыльца пушку ладит… Айда, вместе идём, ты башкирским людям своё слово скажешь!

— Идём, — решительно обронил Пугачёв, надевая шапку. — Трушко, ты останься дома. Сема, ты с ним, с Пугачонком…

— Государь, головы своей пожалел бы, нужна народу! — воскликнул Давилин с мольбой.

— Идём, Салават, — словно не слыша его, сказал Пугачёв. — Дежурный, коня!

Спокойствие овладело им. Он умел говорить с толпой. Терявшийся до истерики перед кучкой людей, с которыми приходилось хитрить и искать лазеек, Пучагев был твёрдо уверен в себе, когда выходил к тысячным толпам народа. Для них он был желанный и жданный их государь, повелитель и вождь. Перед народом он не лукавил ни в чём, сердцем был с ним, и голос его был твёрд и спокоен, когда говорил он с народом.

Салават восхищённо взглянул на высокую грудь царя, на уверенно поднятую голову в казачьей шапке, сдвинутой набекрень, на тяжёлую, твёрдую поступь. Давилин накинул ему на широкие плечи богатую, крытую тёмно-вишнёвым сукном шубу. Трофим подал саблю…

— Пушку убрать! — громко скомандовал Пугачёв с крыльца. — Изменник ты, Коновалов, в кого хошь налить?!

И, обратясь к Давилину, резко напомнил:

— Сказано — дать коня!

Пушка, стуча колёсами, мгновенно скрылась за поворотом.

Из темноты подвели под уздцы двух коней.

Пугачёву всегда подавали двух лошадей под седлом. Ширококостный и мускулистый, хотя и не отличавшийся полнотой, он быстро утомлял лошадей. На этот раз не предстояло дальней езды, и Пугачёв кивнул Салавату.

— Садись.

— Царский ведь жеребец, — почтительно возразил Салават.

— Садись! — настойчиво произнёс Пугачёв.

Четверо казаков с оружием в руках окружили их, пятым вскочил на седло «дежурный» Давилин. У двоих казаков в руках закачались зажжённые фонари. Отблеск огней сверкнул на лезвиях сабель, на стволах ружей, на бляшках сбруи.

В конце улицы стоял глухой гул: казаки оттесняли толпу в темноту ночи между двумя рядами домов и длинных заборов. Толпа волновалась. Пугачёв услыхал гортанные звуки невнятной и чужеродной речи.

— Ваши? — спросил он, склоняясь к Салавату.

— Наши.