Салават Юлаев

— Ты спишь, Кинзя. Не видишь, что творится: со всех сторон нас окружают солдаты, а казаки бросают крепость, я считал — из ворот прошло пятнадцать возов с казацким добром. Они уходят к себе по домам, а нас покидают на растерзание солдатам царицы. У нас нет ни ружей, ни пушек… Нас тут одних окружат; кого перебьют, а кого и живыми захватят, судить нас будут, а с нами судить весь наш народ. Скажут: «Кто бунтовал? Одни башкиры бунтовали. Повесить вожаков на железные крючья за ребра, обрезать им уши, повырывать им языки, а деревни все сжечь, а детей забить плетьми, а женщин отдать в рабство!»

Вслед за Мустаем в кош Кинзи во время этой беседы один по одному пробирались башкиры. Речи Мустая слушало уже десятка два собравшихся воинов. Слова Мустая, которые он твердил, начиная ещё со вчерашнего дня, находили все больший отзвук в сердцах промокших, голодных людей.

— Пугаешь, Мустай! Чего же ты хочешь? Народ знает лучше сам, куда он идёт. Народ не бараны! — усмехнулся Кинзя.

— А за кем мы пошли? Кому поверили? Певцу Салавату? Его дело песни складывать… Певец всегда будто пьяный… Помнишь, Кинзя, что сказал пророк Магомет о певцах: «Они шляются всюду, горланят слова, нашёптанные им дьяволом, и увлекают заблудших…» Нам надо спасти народ от безумца. Мальчик в игре напялил себе на лоб коровьи рога, а вы подумали, что он и вправду Искандер Двурогий… Что за вождь для народа мальчишка, забывший родные обычаи, несколько лет таскавшийся по дорогам?! А может быть, правду шепчут в народе, что он крестился…

— Мутишь, Мустай!.. Писарь велел тебе всех мутить?! — вдруг накинулся с возмущением Кинзя на Мустая. — А ну-ка, заткни свою бабью глотку, не то вот как раз укажу тебя тут же повесить!..

— Повесить?! — Мустай вскочил. — Меня, что ли, повесить?! Башкиры! Кто не крестился — за мной! — позвал он окружавших.

С ним поднялся приятель Рашид.

— Я с тобой! — готовно выкрикнул он.

— Сто-ой! — У самого входа в кош из сумрака вышел Вали. — Никуда не уйдёшь!.. — Вали выдернул саблю из ножен.

Рядом с Вали вскочили Хамит и Муса с ножами в руках.

— Не пустим отсюда, — сказал Муса, преграждая Мустаю выход.

— А ну-ка с дороги!

Мустай и Рашид обнажили сабли, готовые с кровью пробиться через толпу. Клинки ударились о клинки. Народ раздался в обе стороны, остерегаясь случайных ударов.

— Разнять их! — крикнул Кинзя. Он вскочил и протянул между противниками пику.

Но в этот миг в кош вошёл Салават.

— Убрать сабли живо! — решительно приказал он.

Мустай и Рашид покорно вложили сабли, но их противники, чувствуя силу на своей стороне, преграждая выход из коша смутьянам, стояли по-прежнему с обнажёнными клинками.

— Всем убрать сабли, — повторил Салават, строго взглянув на Вали и Хамита.

Те опустили клинки в ножны.

— Я слышал все, — сказал Салават. — Мустай, уходи к своему Бухаирке. Трусам не место в войске. Иди от нас, я тебя изгоняю.

— Меня?! — Мустай ударил себя кулаком в грудь.

— Тебя, — твёрдо сказал Салават. — Уходи, без тебя не будет раздоров и робости.

— Я уйду, — заявил Мустай.

Он хотел уйти сам. Он хотел увести за собою людей, крикнуть башкирам, что Кинзя стремился его удержать насильно на царской службе. Он хотел вырваться силой оружия, стать героем в глазах многих… Но вот пришёл Салават, велел вложить саблю в ножны и без оружия, просто одним только словом, изгоняет его из войска…

Мустай принял гордую позу.

— Идём, Рашид, — позвал он своего союзника и взял его за плечо.

— А мне-то куда же? — растерянно спросил тот, оглянувшись на Кинзю.

— Туда же, за ним ступай. Ведь ты за Мустая поднял свою саблю, идите уж вместе, — сказал Кинзя.

— Мне куда от народа! — воскликнул Рашид. — Я буду как все… Мустай мне дул в уши со вчерашнего дня, ну и сбил меня с толку… Я буду со всеми…

— У-у, собака! — проворчал Мустай, с ненавистью взглянув на Рашида. — Оставайся, продайся русским. Будь одним из баранов в стаде Салавата… Уйду без тебя! — Он вышел из коша.

— Проводите его за табор, — приказал Салават. — Пусть идёт к своему Бухаирке.

Спокойная уверенность Салавата сделала своё дело. Его обаяние покорило колебавшихся воинов, которых Мустай завлёк было в свои сети. Все шумной гурьбой пошли из коша, чтобы выпроводить Мустая.

Салават и Кинзя остались вдвоём.

— Что сказал тебе царь, Салават? — спросил Кинзя.

— Меня не пустили к нему, — признался Салават. — После битвы царь с черным лицом воротился в крепость и заперся во дворце… Там Абдрахман остался. Как царь позовёт, он сюда прибежит.

— Сердит, что ли, царь?

— Указ там читали — кто водки напьётся в войске, того казнить. Кабаки указали закрыть и царскую печать наложили на двери. Двоих казаков каких-то повесили нынче, — рассказывал Салават.

— Да, царский гнев ведь не шутка! — понимающе отозвался Кинзя. — Лучше, конечно, дождаться, когда царь подобреет.

— А куда нам спешить! — стараясь держаться бодро, согласился Салават.

— Кабы не дождь, то куда и спешить! — ответил Кинзя. — Ты бы сказал казакам, чтобы нас хоть в крепость пустили. Казаки ведь ходят туда и сюда, а нас не пускают.