Салават Юлаев

— Царь обещал удавить всех заводчиков и приказчиков, перебить помещиков и командиров! — громко сказал Салават.

— Бить! Не жалеть! — крикнули из башкирской сотни.

Салават продолжал:

— Царица строит у нас крепости, а если мы поможем царю — крепости разрушатся и мы будем жить на воле.

— На воле жить! — раздались возгласы башкир. — Царь освободит от ясака. Все равно баба не справится с царём… Если мы пойдём за неё, нас же потом, когда царь победит, накажут!

— Бунтовать хочешь? — выкрикнул толстый тептярский сотник Давлетев, обиженный ещё ранее тем, что Богданов передал начальство над отрядом мальчишке Салавату. — Бунтовать хочешь? — И он, грозя кулаком, направил к Салавату коня, но столпившиеся вокруг своего командира шайтан-кудейские башкиры, которые стали ближе, готовые к стычке с солдатами и с самим шайтаном, загородили ему дорогу.

Кинзя подъехал к Давлетеву вплотную и так же, как он, вытянул вперёд руку со сжатым кулаком. Так стояли они, толстые и громадные, друг против друга, со сжатыми кулаками, сунутыми друг другу под нос.

Была самая решительная минута: если Кинзя ударит Давлетева, тептяри ринутся на башкир; если же первый ударит Давлетев, не смогут стерпеть башкирцы.

Все мгновенно подобрали поводья, всё замерло, все готовы были по первому знаку ринуться в свалку, тем более страшную, что противники стояли грудь с грудью, что толпа вся уже перемешалась во время речи Салавата, кроме кучки в девяносто человек башкир Шайтан-Кудейского юрта, державшихся возле начальника.

Салават покосился на солдат и увидел, что те вместе с капралом и Семкой отъехали к стороне, словно наблюдая, что будет, предоставив его самому себе. Да как могли бы они помочь ему, если бы захотели, если всего одна лишь десятая часть из отряда Салавата могла кое-как, кое-что понимать по-русски…

Уже жеребцы Кинзи и Давлетева враждебно обнюхивали друг друга. Довольно одному из них куснуть другого — это все равно примут за нападение всадника и свалки не миновать. Настала тишина, но в тишине зазвенел вдруг раскатистый смех Салавата. Салават прыснул самым безудержным хохотом, показывая пальцем на обоих толстяков.

— Бараны! — крикнул он и громче захохотал. — Ребята, бараны сошлись!

И эти слова вдруг всколыхнули всех. Внезапно все увидали, что перед ними не грозные воины, стоящие друг против друга, а жирные упрямые бараны, застывшие в глупой пугающей позе. Тишина, которая наступила, но могла нарушиться исподволь, — напряжение её должно было прорваться в грозу, в бурю, в гром. И оно прорвалось: буря смеха, широкие раскаты хохота огласили стоянку.

— Бараны! Толстозадые! Ай-бай-бай-бай! — взлетали из бури отдельные выкрики, и снова колыхало окрестности раскатистым хохотом тысячи глоток, тысячи молодых здоровенных грудей.

Кинзя и Давлетев, смущённые, разъехались угрюмо и молча, и вдруг жирный и краснощёкий Кинзя затрясся мелкой дрожью, покраснел ещё больше, узенькие глазки его ещё сузились, и он захохотал сам пронзительным, тонким смехом.

— Кишкерма! — крикнул Салават. — Тише, вы!

Но этот бешеный смех не так легко теперь было унять; он перекатывался по всей толпе с места на место, гремел и грохотал то с одной, то с другой стороны. Наконец сама по себе буря стала утихать. Давлетев, красный от жирного затылка до рук, сжимавших узду, до рыжей бородки и белков глаз, замешался в толпу немногих сочувствующих.

— Все за царя!.. Все на заводчиков!.. — выкрикнул молодой тептярь, проталкиваясь вперёд, подъезжая к Салавату.

Тогда Салават вдруг вспомнил про пакет, адресованный к генералу. Он вынул его из шапки, сломал печать и развернул манифест, который заставил его читать и переводить Богданов.

— Слушайте все! Вот письмо от царя! — возгласил Салават.

И все мгновенно утихло. Даже кони, смирясь, утихли, и только пряданье ушей да мелкая дрожь кожи на шеях и крупах ещё выдавали их неулегшееся волнение — животные подчинились единой воле своих хозяев, и замерло все.

— «Я царь, пришедший из тайных мест…» — начал громко и внятно читать Салават. И тут он вспомнил, что манифест обращён только к башкирам. Это могло погубить все дело. Нельзя было ставить башкир отдельно от всех других…

Салават быстро нашёлся:

— «Все народы моей земли — башкир и татар, тептярь, мещеряк, чуваш и калмык — здравствуй!» — прочёл Салават.

— Здравствуй, бачка царь! — крикнул юнец-тептярь, подъехавший к Салавату и глядевший на него неотрывно восторженными, сияющими глазами.

Салават улыбнулся.

— «Жалую вас землёй, лесом, водами, травами, порохом и свинцом, жалую вас вольной волей, живите, как звери степные…» — читал Салават, и голос его креп и звенел медью…

Салават преобразился.

Из юноши в одно мгновение он стал мужем. Сознание, что именем царя он читает свои слова, возглашает свою мечту, окрыляло его. За царя, написавшего эти слова к народу, он был готов сражаться один с тысячью воинов…

И как бы звенящая медь призывала народы голосом Салавата: